АЛЕКСАНДР ЛЮБИМОВ. Мы практически не договаривались, кто и что будет говорить в эфире. Такие вещи мы вообще никогда не обсуждали — столько лет вместе!
АНДРЕЙ РАЗБАШ. Мы сели, и каждый мог произнести все, что считал нужным. Ведь были и остаемся командой. Мы просто одного поля ягоды. Те, кто делал «Взгляд», посчитали, что не могут остаться в стороне. Но в отличие от тех, кто звал на баррикады, мы понимали, что все происходит только от слабости власти. Нам была отвратительна сама идея защиты слабой власти людьми. Тем более что все было создано руками самой власти — Ельцин, Руцкой, Хасбулатов, это все одно и то же. Все они создали предощущение взрыва, когда еще чуть-чуть — и всех разнесет к чертовой матери вместе со страной. Поэтому смысл моего выступления сводился к тому, что нельзя выходить из конституционного поля, ответственность несет Кремль, правительство. А у правительства есть вооруженные силы, так пусть профессионалы этим и занимаются. Нельзя прикрываться людьми. Острее всех сказал Саша Любимов, и это вызвало бурю негодования.
ЛЕОНИД ЯРМОЛЬНИК. Ему больше всех и досталось. Обо мне тоже кто-то написал: что это за клоуны, вроде Ярмольника, вышли на манеж. Вообще все это полная хреновина. Всегда легче оценивать, чем делать. Не стоит все это обсуждения. Не из этого состоит жизнь. Строго говоря, Влад был не совсем согласен с Сашей. Ему был понятен Сашин посыл, но не форма, не слова, в которые он его облек. Хотел сказать «мама», а сказал «тетя»! Вот на этом уровне. К тому же все были на взводе, и Сашка от нервов просто нажал не на ту клавишу.
Осуждать его за это глупо. Одно то, что ребята приехали и вышли в эфир, уже был поступок. Люди должны были понять, что мы испытываем то же самое, что и они. А что делать в этой ситуации, никто не знал.
АЛЕКСАНДР ПОЛИТКОВСКИЙ. Нашей задачей было избежать кровопролития. Влад, как всегда, пытался все сглаживать. Любимов произнес довольно резкие слова, которые отчасти приписали и мне. Я их не произносил, но никогда от них не открещивался. Тогда еще было ощущение команды.
ЛЕОНИД ЯКУБОВИЧ. Для меня постулат «не важно ЧТО, а важно КАК» имеет абсолютную величину. Не дай Бог, пролилась бы кровь. Ситуация изменилась, и но толпе очень даже могли бахнуть. От того, что немного сошли с ума, от безнаказанности. И Саша Любимов был, по сути, прав. Но он это не так сказал, не так стонировал фразу. Попал в какой-то странный мажор. Шесть лет назад казалось, что все, что они говорят, автоматически понятно всем. Так бывает, когда преподаватель слишком торопит события. Преподаватель не может требовать от ученика всей полноты знания. А в той ситуации информированному-то человеку было не разобраться. А ведь существует психология толпы. Повернуть ее с плюса на минус очень легко. Вот этим посылом руководствовался Саша и был прав, потому что могла произойти трагедия.
АНДРЕЙ РАЗБАШ. Мы ведь не взвешивали... Это было не политическое, а человеческое выступление. Мы так ощущали происходившее. Мы должны были в тот момент озвучить собственную позицию, и мы ее озвучили. А кроме того, мы понимали, что на популярных ведущих, которым верили, лежала еще и прямая ответственность за жизни людей. Это нами понималось совершенно точно. Еще чуть-чуть, и в городе начнется месилово. А что начнется по стране... Мы отдавали себе отчет, что страна, конечно, более инертный механизм, но та дубина, которая могла родиться в Москве, могла пройтись после и по всей России. Все было грубо и просто. Я в тот день положил камеру в свой «жигуленок» и всю ночь ездил по Москве и снимал — и возле Белого дома, и под эстакадой. Все это напоминало эйзенштейновское «25 Октября»: сидят матросики у костров, и вот все, что им скажут, то они и сделают. Потому что они сами так настроены. Все было невероятно огнеопасно, и нам хотелось уменьшить количество бензина в эпицентре. Собственно, за этим мы и пришли в ту ночь на Шаболовку: успокоить народ. Мы хотели уменьшить критическую массу агрессии. А крики Ахеджаковой и других — защитим президента... Знаете, президента, который в тот момент был пьян, его защищать? Это не его надо было защищать, а людей, которые, не понимая, идут под пули других людей, которые тоже ничего не понимают.
СЕРГЕЙ ЛОМАКИН. Влад тогда сидел тихо и, кажется, ничего не сказал. Мы говорили с ним после той ночи, где-то 6 октября. Говорили о Саше Любимове. Я понимал, что его быстро начнут гнобить. Влад мне тогда сказал: «Ты знаешь, я его не успел предупредить, что не надо резких заявлений ни в чью сторону. А когда его вдруг понесло в эфире, я стал дергать его за штанину». Но дело в том, что Саша очень тяжело воспринимает воздействие на него.
АЛЕКСАНДР ЛЮБИМОВ. Не было такого. Никто не мог меня за штанину дергать, так же как и я не мог такого себе позволить. Сейчас я считаю, что надо было говорить жестче, нежели я оказал в ту ночь. Тогда бы никто не имел бы возможности болтать о невнятности позиции, о том, что я был пьяный, и все такое. Кстати, жестче всех сказал Ворошилов. А я пытался смягчить происходящее, чтобы то, что происходит в Москве, не началось в стране. Я понимал шоковое состояние государства, в котором выключается национальное телевидение. Самая главная тайна 93-го года заключается в том, что телевидение отключили сознательно, чтобы еще больше подогреть ситуацию.
ЛЕОНИД ЯКУБОВИЧ. Помню, что у них после этого эфира состоялось обсуждение. Меня попросили выйти. Я близкий человек, но все равно это было прежде всего их дело: Листьева, Любимова, Демидова, Разбаша, Политковского. Что и как они там обсуждали, не знаю, но вышли они в довольно возбужденном состоянии.
Меня редко подводила интуиция. И после того как Саша произнес фразу «Идите домой...», у меня возникло ощущение, что кто-то осознанно подставил ребят. Кто их собрал и для чего? Расклад мог быть такой: фраза, сказанная тем человеком, от которого ее не ожидали, повлияла на результат. Это могла быть чья-то просьба, или, скажем так, настоятельная просьба. Изначально провокационная.
СЕРГЕЙ ЛОМАКИН. Как рассказывал Влад, они тогда вышли из студии в довольно нервном состоянии. Влад с Разбашем сказали Саше: «Ты чего ж наделал?! Во-первых, не подумал о «ВИДе». Что, не понимаешь, какие могут быть последствия?!» Саша не понял: «А чего такого-то я сказал? Идите домой и не лезьте под пули». Я тогда спросил Влада: «А ты что же ничего не прокукарекал?» — «А от нас ничего и не требовалось кукарекать. Само появление нас троих уже должно было свидетельствовать о поддержке власти». Дело в том, что они, как я понял, и не договаривались, кто и что будет говорить. А надо было все же договориться. Когда Сашу понесло, Владу говорить нечто противоположное было уже невозможно. Поэтому он и молчал. А Сашка сбил настрой, хотя говорил абсолютно искренне. И как сказал мне Влад, он был полностью с ним согласен.
АЛЕКСАНДР ЛЮБИМОВ. Я абсолютно точно понимал, наблюдая всех этих господ типа Бурбулиса, Тарпищева, Гайдара и прочих, что защищать эту власть телами людей нельзя. Вот и все. Маленькое отступление. Я отлично помню, как эти люди стали вести себя сразу после победы в 91-м, сколько в них появилось спеси и гонору.
За два года они засрали все государство, совершили кучу невнятных или вредных действий. Надо было запрещать компартию, они ее оставили. Надо было работать с Горбачевым, они его затерли. Мы имели бы сейчас страну в границах бывшего Союза. А почему этого не произошло?
Да просто они не умели и не хотели договариваться. Все же происходило на уровне личных амбиций и эмоций! Не больше того. Не надо усложнять этих людей. Когда они первый раз пришли в бывший кабинет Горбачева, они там шпроты с виски жрали на его столе. Сам Горбачев был поражен. Абсолютно коммуняцко-партийный стиль.
А потом началось! Раздача машин с мигалками, у каждого подносчика презервативов для использования секретарш — госдача с охраной. Но считалось же, что мы товарищи, соратники — каждый на своем месте. А они оказались совершенно неадекватны. Они думали, что мы будем поддерживать их во всем автоматически. Но такого не может быть по определению!
АНДРЕЙ РАЗБАШ. Травля нашей команды началась незамедлительно. Больше всех, конечно, досталось Саше Любимову. Те, кто беззаветно защищал демократию, овеществленную Ельциным — этот тип демократии, — они, конечно, должны были отработать по полной программе. Они и отработали. Инициирована ситуация была внутри «Останкино», безусловно, Брагиным — тогдашним председателем Гостелерадио. Он произносил все эти пламенные тезисы о недопустимости в наших журналистских кругах людей, которые запятнали, и все такое прочее... Во всей этой истории единственно существенным стало отстранение команды «Взгляда» от эфира. Брагин никогда никакого отношения к средствам массовой информации не имел. Но он должен был отрапортовать. Все происходило как в советские времена.