ЕВДОКИЯ ХАБАРОВА. К слову, о вкусах... В одну из наших поездок мы повели Влада с Алей в один из лучших ресторанов Флоренции. Мы часто туда ходили, и рестораторы стали почти нашими друзьями. Дружба выражалась в скидках на обеды, в маленьких подарках с нашей стороны. Блюдом, которое особенно понравилось Владу, были белые грибы, приготовленные совершенно непривычным для нас способом. Грибы режутся очень тонкими слоями поперек и без варки очень недолго жарятся на оливковом масле с обеих сторон. Попробуйте, невероятно вкусно.
Ну и конечно, классическое блюдо Влада — пельмени.
АЛЬБИНА. Да, пельмени Влад поглощал в невероятном количестве, он мог поедать их практически в любое время суток. Они всегда были в запасе у нас в холодильнике.
ЕВДОКИЯ ХАБАРОВА. Еще мы знали, что Влад очень любил часы. Не просто дорогие или красивые, а часы «с биографией», чтобы за ними стояла какая-то история. И помню, нам с мужем удалось купить мужские часы начала века — безумно красивые. Это был подарок Владу на Новый, 1994 год. Господи, как он радовался! Мы встречали этот Новый год вместе. Он с Альбиной приехал к нам от Ярмольников, а потом они отправились в какое-то третье место.
АЛЬБИНА. Однажды мы сказали себе, что у нас будет НАСТОЯЩИЙ Новый год. С грудой подарков под елкой — как в «Щелкунчике». И мы решили, что независимо от стоимости подарим друг другу по десять коробочек. Елку мы поставили за неделю до Нового года и начали постепенно стаскивать к ней наши подарки. Встречать мы поехали к Ярмольникам. Утром вернулись домой и сразу заснули. Проснулась я от шуршания бумажек. Влад сидел на краю кровати и сосредоточенно разворачивал обертки своих коробок. Уж насколько я люблю подарки, и то проспала этот сладостный момент, оказалась не первой.
ЕВДОКИЯ ХАБАРОВА. В нашу последнюю встречу мы ездили в Италию. В то время это была страна забастовок. Постоянно какие-то демонстрации, кто-то ходит, кричит, чего-то добивается. Когда мы уже собрались уезжать, бастовало все, все буквально. Мы приехали во Флоренцию с массой багажа. Заказываем железнодорожные билеты — у Влада через два дня эфир. Оказывается, что билетов нет, потому что завтра целый день бастуют железнодорожники. Потом выясняется, что забастовка - всеобщая. Все обездвижено: пароходы, самолеты, поезда. И тут практичная Альбина предложила нанять большую машину. С трудом нанимаем маленькую «лянчу». Кое-как в ней помещаемся. Едем. Надо где-то поесть. Все бастуют, никто не работает. Все бары и кафе закрыты. Продукты покупаем в придорожных магазинах. Пролетариат добивается своих неотъемлемых прав, за кассами стоят менеджеры и, не очень умело обращаясь с аппаратами, наращивают очередь. Мы покупаем какие-то бутерброды, перекусываем прямо на капоте автомобиля. В Риме спускаемся заказать такси, и нам поясняют, что таксисты бастуют против гостиничного начальства, поэтому подъезжать к гостиницам они не могут - только если мы сами сбегаем на площадь и подрулим ко входу. Я спросила: «А ничего, если мы с чемоданами выйдем? Они нас повезут? Ведь как-никак из гостиницы вышли...» Приезжаем на вокзал и подходим к кассам, которые закрыты. Решаем обратиться прямо к карабинерам: «Дяденьки, как бы нам отсюда смыться». Дяденьки говорят, что даже если кассы откроются, билеты продавать не будут. Советуют штурмовать прибывающий вскоре поезд. И дальше идет сцена времен военной России, когда беженцы, спасаясь от бомбежек, бросаются на вагоны. Все это мы проделываем вместе с итальянцами — с тюками, без билетов — на штурм. Влад тогда сказал: «Ну что, ребята, съездили заграницу?» А сам-то ведь и усом не повел: хохмил, веселил нас. Завпаникой в сандуновских банях были мы с Альбиной. А мы-то как раз могли задержаться, это Владу надо было срочно уезжать.
Была у нас с Владом и еще одна поездка, в звенигородский монастырь. Там произошла совершенно мистическая вещь. Впрочем, вполне возможно, она легко объяснима... Когда мы приехали, храм оказался закрыт. Естественно, что когда Влад подошел к кому-то и улыбнулся, для нас организовали экскурсию. Потом мы вышли и двинулись вдоль монастырской стены. И вдруг услышали стройное хоровое пение. Откуда оно взялось, так и осталось неясным. Возможно, все просто — пели в расположенной где-то неподалеку церкви. Но тогда ощущение было абсолютно запредельным.
АЛЬБИНА. Я могу сказать, что Влад был верующим человеком. Чем ответственнее он стал относиться к себе, тем серьезнее было его отношение к высшему разуму. На моем веку он не увлекался никакими философиями, теориями и прочее. Он был верующим — спокойно, без натуги, очень естественно.
Помню, мы жили в Грузии. Там у нас были знакомые, у которых мы встречали все праздники, когда приезжали. Чаще всего это происходило на Пасху. Однажды нас повезли в маленький горный монастырь. Он стоял прямо на горе, и даже внутри его все помещения располагались на разной высоте. У входа лежала большая коробка со свечами и миска для денег. Внутри никого не было. Мы поставили по свечке, и я пошла смотреть дальше, А Влад все никак не выходил. Когда я снова вошла в церковь, вся она была в свечах, абсолютно вся. Я даже знаю, о чем он тогда молился...
ИГОРЬ УГОЛЬНИКОВ. Была зависть... Владу многие завидовали, в том числе и бывшие «взглядовцы». Удачливые и талантливые всегда вызывают зависть. Тем более на телевидении. И тем более когда человек действительно кое-чего стоит.
МИХАИЛ МАРКЕЛОВ. И завидуют до сих пор. Потому что человек действительно взлетел. Листьев — это тот случай, который трудно с кем-либо сравнить. По уровню, может быть, с Лари Кингом — человеком, которому безгранично доверяла Америка. То есть с человеком, которому верят безоговорочно. Человеком, с которым можно разговаривать на любые темы. Кто-то завидовал белой, а кто-то черной завистью. Многие просто понимали, что они никогда не прыгнут выше своей головы и до уровня Листьева им никогда не подняться. Его нишу никому не занять. Совершенно дикое сравнение: как нельзя занять нишу безумного, грязного репортера...
СЕРГЕЙ ЛОМАКИН. Владу было бесполезно завидовать. Он ушел из категории людей, которых можно подсидеть». Смешно подсиживать Листьева. Если бы его сняли с эфира, началась бы революция.
АЛЬБИНА. Возможно, Владу и завидовали, но мы на этом не фиксировались. Жизнь слишком короткая. Если нам кто-то или что-то серьезно мешало, мы это устраняли. Гордыня — страшный грех, но есть вещи, которые уверенность в себе позволяет не замечать. К тому же должна сказать, что многие люди из прошлой жизни, в том числе и друзья, просто перестали Влада интересовать. Он давно был вне их. Это был другой мир. А в новой жизни возникли совершенно иные связи, иное самоощущение… Деление людей на поколения, на мой взгляд, от лукавого, и вот в какой-то момент оказалось, что Виталий Яковлевич Вульф — очень близкий нам человек.
ВИТАЛИЙ ВУЛЬФ. Дружба с Владом у нас возникла совершенно неожиданно. Это было летом 94-го года. Распадалась редакция литературно-драматических передач, в которой я служил. На телевидении я начал работать в ноябре 90-го года, тогда же впервые вышел на экран. И выходил крайне нерегулярно. За четыре года вышло одиннадцать передач. Потом два года меня не было в Москве, я жил в Америке. Из Штатов я вернулся в 94-м году и застал в «Останкино» полный распад. И тогда Галя Борисова, мой редактор, и мой режиссер Лена Будеева, с которыми я работал девять лет, сказали: все знают — к вам хорошо относится Листьев. Говорят, что ему нравятся ваши передачи. Поддержки у меня никакой не было, спонсоров тоже, все, что я делал, держалось на нашем энтузиазме и на зрительском интересе к моим передачам. И вот летом 94-го я случайно встретил Листьева в лифте, еще не будучи с ним знаком. Спросил, когда у него найдется время для меня. Он сказал: «Заходите ко мне через десять минут». Я пришел. Он сидел в кабинете в рубашке и своих фирменных подтяжках. Рядом секретарша, бесконечно звонил телефон. Я ему сказал, что у меня родилась идея перейти в «ВИД». Сказал, что, с другой стороны,