У Листьева мог возникнуть антагонизм с целыми подразделениями первого канала. В этой связи называют ИТА, которую возглавляет Борис Непомнящий.
Одна из наиболее рейтинговых программ «Останкино» — «Новости-ИТА» — единственная, которая сохранила за собой право на самостоятельное размещение в передаче рекламы. Кстати, расценки на нее в ИТА всегда были чуть ли не самыми высокими (до $45 тыс. за минуту).
Хотя ИТА, разумеется, ожидало реформирование в течение полугода.
Сотрудники ИТА категорически отказываются от каких-либо комментариев. ИТА вообще традиционно очень закрытая структура. Замысел нового руководства ОРТ в отношении ИТА тоже нигде не формулировался. Впрочем, очевидно, что никто не собирался разгонять ИТА. А если увольнять людей и резко разгонять ИТА, необходимые профессионалы уйдут. А таких специалистов, как режиссеры прямого эфира, монтажеры программ, найти негде.
Как бы то ни было, большинство членов коллектива «Останкино» склонялись к мысли, что Листьев мало что решает. За ним стоят проверенные телевизионные (а также политические и сейчас еще и денежные) кадры. Известно что Листьев постоянно проводил ночные консультации с акционерами, где решалось все. В этом смысле убийство Листьева не могло изменить стратегию задуманных изменений на ОРТ. Но убийство было точным ходом для дезорганизации процесса создания ОРТ — так как все назначения пойдут кувырком.
«Коммерсантъ-Daily» 3 марта 1995 года.
АЛЬБИНА. Были люди, которые с появлением ОРТ теряли все. Про них Влад говорил со всей определенностью, что пока они при деле, порядка на телецентре быть не может. Это не версия. Просто констатация факта. Произошло общее собрание ОРТ, где Влад сказал о том, что знает, кто и сколько ворует. Люди занимались музыкальным вещанием, еще каким-то вещанием — люди, которые при Владе не смогли бы этим заниматься, потому что он считал это халтурой. Если сложить все эти слагаемые, мы получим критическую сумму. Люди, которые боялись остаться ни с чем.
АНДРЕЙ РАЗБАШ. Альбина вспоминает, что в эти две недели он просто выключался. Видимо, ему было так тяжело, что не хотелось общаться. Он сидел дома и смотрел телевизор. Так вот тупо смотрел картинки.
ЛЕОНИД ЯКУБОВИЧ. От того Влада, которого я помнил в 87-м году, в 95-м осталось процентов 30. Но при всем напряжении его работы он вновь мог превратиться в того, прежнего, Владика, смешного, забавного, обожающего розыгрыши и даже немного сентиментального. В такие моменты он открывался. Но это случалось все реже. Он стал более нервным, раздражительным, жестким.
ЮРИЙ НИКОЛАЕВ. В последнее время он стал более дерганным и замученным. Мог исчезнуть на неделю, не звонить, но я понимал, что это связано с огромным объемом работы.
АНАТОЛИЙ ЛЫСЕНКО. Мне трудно судить, но, кажется, Влад начал понимать, что попал в ситуацию, где будет очень много жертв. Да еще огромный объем работы, гигантские нагрузки. Кроме того, существует такая проблема, когда человек переходит из бизнеса на высокую должность. Масса вопросов: переброска дел, маскировка дел и многое другое.
МИХАИЛ МАРКЕЛОВ. ...Видимо, в последние две-три недели давление было невыносимым. Не надо забывать, что это первая кнопка и в тот момент решалась не только телевизионная стратегия. Решалась стратегия государства. Тут дело не в одном денежном мешке, и естественно, что политические силы просчитывают свои интересы.
ЛЕОНИД ЯКУБОВИЧ. Он был совершенно закрыт, доходило до рецидивов какой-то странной подозрительности: он все должен был делать сам, даже то, без чего легко можно было обойтись. Предложения, которые можно было обсудить на уровне администратора, он брал под свой контроль. В кабинет входили какие-то странные личности, и все вопросы он решал самостоятельно. Все обсуждения закончились. Это был закрытый кабинет, за дверями которого часто стояла его секретарша.
ЕЛИЗАВЕТА КУЗЬМИНА. Я даже иногда обижалась, когда Влад просил меня выйти из комнаты при переговорах. Комната у нас была маленькая, а переговоры шли постоянно. Влад был страшно загружен, особенно в период гендиректорства. Приходила масса людей, где-то я присутствовала, иногда он просил меня выйти. Впрочем, уже тогда стало ясно, что все телефоны прослушиваются.
...Помню, когда его только назначили гендиректором, я спросила: «И что теперь?» Он ответил: «Теперь я буду королем первого канала». Он просто летал, хотя понимал, безусловно, с какими проблемами ему придется столкнуться.
АЛЬБИНА. ...Начались пробуксовки. У каждого из банков, представленных среди акционеров ОРТ, имелись свои интересы. И Влад встречался с каждым. И каждому объяснял, почему создание ОРТ выгодно лично ему.
ТАТЬЯНА ИВАНОВА. Когда его только назначили, он носился по «Останкино» буквально окрыленный. В последние две недели резко помрачнел. Сценариями бросался периодически. Кричал. Хотя потом сам же и гасил конфликты.
ЕЛИЗАВЕТА КУЗЬМИНА. В последнее время с ним даже тяжело было находиться в одном кабинете. Я и сама нервная была, и психовала, и плакала. Постоянно чувствовалось, что он думал о чем-то тяжелом. Иногда сидел и неподвижно смотрел телевизор. Появилась резкость во всем: в словах, в движениях, в глазах. Влад был человек настроения. Меня часто спрашивали ребята из «Часа Пик»: «Ну как он сегодня?» А по Владу всегда было понятно, в каком он состоянии. Мог вспылить, но отходил очень быстро. Покричит, покричит и отойдет. На меня он, правда, не кричал, слава Богу. На других случалось. Особенно если чувствовал, что на него пытаются давить, диктовать свои условия. Но я знаю, что Влад умел отказывать.
ЛИДИЯ ЧЕРЕМУШКИНА. За две недели до гибели я боялась к нему подойти. Не то что боялась, просто старалась не трогать, чувствовала, что лучше не надо. Обычно улыбчивый, легкий, он был необычайно мрачен. Ощущалось ужасающее напряжение. Я понимала, что лучше с ним не разговаривать. Такого не было никогда. Я смотрела на него с ужасом. Это был тот момент, когда все решалось — сетка вещания, вся жизнь ОРТ, может быть, на многие годы вперед.
ЮЛИЯ ЖАМЕЙКО. Помню, что я была у них накануне гибели Влада. Альбина подарила мне картину на день рождения. Потом после записи пришел Влад — еще в гриме. Он был невероятно напряженный. В какой-то момент я поняла, что надо быстро уйти. И ушла.
ЛЕОНИД ЯКУБОВИЧ. С ним было практически невозможно разговаривать. «Я занят... Потом!» И вдруг после этого неожиданный звонок: «Лёнюшка, ты чего сегодня делаешь?» А завтра опять такое ощущение, что мы едва знакомы. Это было тяжко. Общение сократилось не только количественно, но и качественно. Думаю, это коснулось не одного меня. Собственно, об этом могут рассказать все, кто общался или работал с Владом в тот период.
ИГОРЬ УГОЛЬНИКОВ. ...За несколько недель до гибели с ним творилось что-то невообразимое. Он вдруг становился рассеянным, молчаливым. Все больше уходил в себя. Мог сильно огрызнуться по телефону. Я понимал, что он напряженно решал что-то. Решал, сомневался, боялся. Чувствовалось, что он пытался себя «осмелить», если так можно сказать.
ТАТЬЯНА ИВАНОВА. Насколько я понимаю, на тот момент было два конфликта, требовавших разрешения. Точнее, даже не конфликты, а две ситуации. Первое — то, что Влад хотел упорядочить выход рекламы на канале. Если раньше существовало множество маленьких реклам-ных агентств, то Влад хотел создать единую рекламную службу. Строго говоря, это и произошло после его смерти. Второй конфликт связан с версткой канала, которую он видел по-своему. Те программы, что шли в эфире, должны были доказать свое право на существование.
ЕЛИЗАВЕТА КУЗЬМИНА. Как секретарь, я не могу вспомнить никаких угроз в адрес Влада. Его угнетенное состояние я связывала лишь с профессиональными проблемами. И только. Лично у меня не сложилось ощущения предгрозового напряжения. Хотя, конечно, я многого не знала. Помню только, что в «Останкино» была встреча 14 человек из Совета директоров. Влад вернулся оттуда очень мрачный. Когда его спрашивали журналисты, он говорил: «Читайте в газетах, там все написано». А потом выяснилось, что на этой встрече было принято решение о запрете рекламы на определенный период.