Так окончилась эта история.
Невозможная даже в теории,
Но имевшая место на практике
В той, весьма отдаленной, галактике.
А лететь до нее, отдаленной.
Через весь через белый свет
Два миллиарда
Шестьсот миллионов
Восемьсот сорок восемь лет.
Враг
В порядке полной гласности
Сказать должны мы так:
Отечество в опасности.
Нам срочно нужен враг!
Нам нужен враг надежный.
Коварный злобный враг
Поскольку невозможно
Нам без него никак,
Мы б на него надеялись —
Ведь враг наш не дурак,
И что б у нас ни делалось.
За все в ответе враг.
Ах, на душе погано.
И жизнь не дорога.
Ну где найти врага нам.
Надежного врага?
Погибнет наше царство
Без недругов лихих.
Без ихнего коварства
И провокаций их.
Да, без врагов паршиво.
Без ихней суеты,
Их пропаганды лживой
И злобной клеветы!
Опыт предков
Как говорится в манускриптах.
Как Ветхий говорит Завет —
Шли иудеи из Египта
В свой край родимый сорок лет.
Но все теперь идет быстрее,
И из Израильской земли
Опять в Египет иудеи
Лишь за четыре дня пришли.
Но вновь припомнив манускрипты,
И опыт предков, и Завет,
Евреи будут из Египта
Идти, как прежде, сорок лет.
Счастливый случай
При королевском дворе в Кандалузии
Жил мудрый цензор, и блюл он контекст.
В одах хвалебных он видел аллюзии,
А в дифирамбах опасный подтекст.
— Где тут аллюзия? Вот и аллюзия.
— Где тут подтекст? Вот он, подтекст.
И обнаружив подтекст и аллюзию.
Цензор накладывал резолюцию:
«Запретить.
Это в печать нельзя пропустить».
«К чертям царя-тирана!» —
Читает цензор вдруг.
И отразился странный
В глазах его испуг:
— Где аллегория? Нет аллегории!
Где тут намек? Не виден намек!
Вот приключилась какая история —
Цензор «добро» дал и занемог.
Так без намеков и аллегории
Бедного цензора объегорили!
Читателям
Читатели журналов и газет.
Кто в слове «да» читает слово «нет»,
А в слове «нет» читает слово «да»
И попадает в точку иногда.
Читатели журналов и газет.
Вам в щелях между строчек виден свет…
Как не сошли с ума вы, как не спятили,
Великие, отважные читатели?!
Что такое полуправда?
— Это значит — полуложь.
И пока тут разберешь.
Где та часть, в которой — правда.
Где та часть, в которой — ложь.
Про девочку Алену
Переполнены тревогою газеты.
Потому что человек попал в беду.
Потому что в Заполярье дальнем где-то
Стонет девочка Аленушка в бреду.
И врачи попасть к Аленушке не могут:
Снегопады перекрыли все пути.
Вездеходы отправляются в дорогу.
Но к поселку не проехать, не пройти.
И страна следит тревожно и бессонно:
Неужели не успеют, не спасут?
А столыпинские красные вагоны
На Восток, не торопясь, свой груз везут…
Самолеты посылают за Аленой,
Но метель метет, и в небе нет дорог
Эшелоны, эшелоны, эшелоны
На Восток идут,
Все время на Восток.
С нетерпеньем мы бросаемся к газетам
И читаем, что прославленный пилот
Посадил свой самолет в поселке этом,
На три точки посадил свой самолет!
И летит в больницу девочка Алена.
Для ее спасенья дорог каждый час!
Эшелоны, эшелоны, эшелоны
Незаметные проходят мимо нас…
По приказу Наркомздрава из столицы
Знаменитый доктор вылетел в ту ночь.
Направляясь в заполярную больницу.
Чтобы девочке Аленушке помочь.
И несут ей телеграмммы почтальоны,
И по радио стихи о ней звучат.
Заглушая близкий грохот эшелонов, —
Мы не слышим, как колеса их стучат…
И узнав, что будет жить Алена,
Улыбнулся самый лучший друг детей
И подумал: «Слишком мало эшелонов
При таком большом количестве людей».
История моей жизни
Я знал всегда: мне жизнь моя
Дана не ради мелких буден.
Что подвиг жизни будет труден —
Сказать всю правду, не тая.
Я помнил чуть не с колыбели
О Цели.
Но, не горячась,
Я знал, что для свершенья Цели
Мне должно выбрать точный час.
И час пришел. В порыве странном
Я понял, что сейчас решусь.
И я решился бы.
Но Русь
Была тогда под Чингисханом.
О эти страшные века!
И так История велела.
Что все-таки для пользы дела
Мне лучше подождать пока…
И ждал я, Господи, прости.
И вновь пришел он — час мой звездный.
Но в это время на Руси
Сидел Иван Васильич Грозный.
И мне История опять.
Не для меня — для пользы дела.
Хранить молчание велела,
И я, вздохнув, решил молчать.
И вновь пришла моя пора,
Да, понял я, пора настала!
Но тут Россия затрещала
В руках Великого Петра.
А от Петра до топора
Ведет кратчайшая прямая,
И это дело понимая,
Я осознал, что не пора.
И так в молчанье терпеливо
Я ждал, хоть было тяжело,
А время шло неторопливо.
Глядишь — и двести лет прошло…
И все сомнения отбросив.
Решился я заговорить,
Но в это время сам Иосиф
Виссарионыч стал царить.
И понял я, что в самый раз
Мне лучше промолчать сейчас…