А в это время в другой березовой роще по дороге Шяуляй — Радвилишкис, на седьмом километре от города и в трех километрах от нашего концлагеря, в деревне Прочунай, Чрезвычайная Государственная Комиссия по расследованию гитлеровских злодеяний вскрыла несколько могил жертв, расстрелянных гитлеровцами в последние дни оккупации. В восьми ямах были найдены 732 трупа со связанными руками и пробитыми черепами. В последней яме отдельно лежали мужчины и женщины. Женщины завалены камнями.
Они были расстреляны 23 июля 1944 года, перед самым освобождением Шяуляя Красной Армией. В их одежде были найдены квитанции тюремной администрации на принятые вещи. Такие квитанции имели и мы с мамой. Они свидетельствовали о том, что расстрелянные являлись заключенными Шяуляйской каторжной тюрьмы. При раскопке безвестных могил присутствовал гвардии лейтенант Алексей Плющев, мой отец, принимавший участие в освобождении этой местности. Врач-обследователь медицинской службы Е. Ермолович показал ему акты судебно-медицинской экспертизы, которой подвергнут был каждый труп, и объяснил:
— Жировая клетчатка отсутствует. Это означает, что заключенного замучили длительным голоданием. Во рту — земля: значит, его бросили в могилу живым, чтобы не тратить патроны. Исключительная жестокость, патологическая жестокость! — сказал врач и, помолчав немного, добавил: — Они заставляли обреченных на смерть людей подойти к яме, сложить на груди руки, нагнуть голову — и стреляли их в упор в затылок. Женщинам приказывали ложиться на землю лицом вниз и убивали их прикладами…
Разыскивая повсюду свою семью, пропавшую без вести, мой отец держал в руках уже не один такой документ, свидетельствующий о беспримерных в истории преступлениях немецко-фашистских захватчиков, и участвовал в раскрытии многих злодеяний.
При освобождении Шяуляя он первым делом посетил концентрационные лагеря и побывал в каторжной тюрьме, где долго ходил из камеры в камеру, читая надписи на стенах, дверях и нарах, сделанные заключенными накануне смерти. Многие были на русском языке:
«Утром 1 июля 1944 года расстреляно 65 заключенных».
«13 дня, 7 месяца, 1944 года, в четверг, расстреляли 67 человек, завтра, 14 дня, в пятницу, расстреляют еще около 200. Меня, Садониса, обвиняют в коммунистической пропаганде. Прошу отомстить сволочам… Я живу последний вечер, так как завтра в 5 часов утра немцы увезут меня на расстрел. Умираю за Советскую власть — так немного легче умирать…»
Эти надписи были сделаны резиновой сажей на стене, у изголовья нар.
В камере малолетних преступников тоже были русские надписи, и одна из них — на подоконнике, нацарапанная каким-то острым предметом на торце красного кирпича. Почерк — явно детский. Лейтенант с трудом разобрал:
«Господи Иисус Христос, если ты действительно существуешь на свете, то прошу тебя, молю тебя: сделай так, чтобы меня, Вову Котикова, и мою маму, Прасковью Ивановну, выпустили из этой тюрьмы…»
Эта надпись взволновала моего отца. Он разыскал бывших тюремных администраторов, не сбежавших с немцами, и навел справку о заключенных камеры малолетних преступников.
— Их расстреляли в болотах на Рекивских торфяниках, — сказали ему.
Отец оказался в составе Чрезвычайной Государственной Комиссии по расследованию гитлеровских злодеяний, которая на седьмом километре от Шяуляя по дороге в Радвилишкис, у деревни Прочунай и в трех километрах от нашего концлагеря вскрыла восемь безвестных могил, в которых покоились 732 трупа, в одежде которых были найдены квитанции администрации Шяуляйской каторжной тюрьмы. Мой отец просмотрел все фамилии на этих квитанциях. Среди них: Стасис Римкявичус, братья Стяпонас, Игнас Гайлюнасов, Миколас Калинаускас, Йонас Воробьевас и другие, которые сидели вместе со мной в одной камере. Но Вовы Котикова и его мамы обнаружить на удалось. «Может быть, они расстреляны в другом месте? — подумал он. — Но где и как их найти? На Рекивских болотах много безвестных могил».
Не знал папка, что был у самой цели своих поисков, что именно здесь должны были расстрелять его сына и жену, именно здесь, в этих восьми ямах, должны лежать не 732, а 734 трупа, и тогда бы он нашел в нашей истлевшей одежде «квитанцию на принятые вещи», в которой говорится: