Мы были хорошо знакомые Это он агитировал меня ехать на жительство в Сибирь: «Там делают пельмени — во́ какие вкусные!»…
Дядя Павел остолбенел, увидев меня, выросшего словно из-под земли.
— Пионер? — удивленно проговорил он, и глаза его заблестели радостью. — Вот кстати, сынок. Ты должен меня понять. Боеприпасы на второй батарее уже на исходе, начальник артснабжения убит, и меня командировали в тыл за снарядами. Мне удалось раздобыть семь подвод, загрузили их. В деревне Лингаляй я завербовал подводчиков, но они дорогой разбежались… Остался вот один, и тот отказывается. Дезертир несчастный!.. Помоги, сынок, отвезти на фронт боеприпасы. Лошадьми умеешь управлять?
— Конечно! — возликовал я, не ожидая, что мне привалит такое счастье.
Солдат совсем было оттаял, но вдруг брови его снова сдвинулись у переносицы:
— А мама не заругает? — озабоченно спросил он. — Надо бы ее предупредить. И вообще, это ведь опасная прогулка…
— Да не заругает, дядя Павел, — поспешил я заверить его. — И предупредить ее невозможно — она ушла в Шяуляй.
— А сам-то ты не боишься ехать?
— Нет.
— Э! — махнул рукой артиллерист. — Семь бед — один ответ! Молодец, пионер! Раз такое дело, залезай быстрее вон на ту подводу, заднюю, и поехали… А ты, — обратился он к крестьянину, — катись отсюда, пока цел. Дезертир несчастный!
Литовец ядовито ухмыльнулся, хотел что-то сказать, но не сказал, а только издал какой-то неопределенный звук, махнул рукой и сел на подводу, находившуюся в середине обоза.
Подвода, на которую я сел, была замыкающей. К передней направился дядя Павел. Пять остальных подвод, груженных артиллерийскими снарядами, остались без подводчиков.
— По коням! — зычным голосом скомандовал солдат-сибиряк, точно он повел в атаку эскадрон или даже целый кавалерийский полк. Лошади, очевидно, приученные к такой команде, задвигались, зафыркали. И сразу вся лесная поляна огласилась скрипом колес, треском ломающихся веток и криками дяди Павла: «Но!.. Поехали!.. Трогай, милые!..»
Я тоже покрепче натянул вожжи и, подражая ведущему подводчику, звонким голосом загикал, засвистел:
— Но!.. Трогай, милые!.. И вы, остальные там, — гей!..
Раздвинувшиеся ветки больно хлестнули меня по лицу, но я не обращал на это внимания, счастливый и обрадованный тем, что мне до самого фронта придется самостоятельно управлять подводой с важным грузом. Никакого страха у меня не было, очевидно, потому, что не понимал, какая дорога нам предстоит. Лошадь мне попала на редкость понятливая и послушная, гнедой масти, похожая на Беркаса, коня моего бывшего хозяина Йонаса Каваляускаса. Поэтому я тоже назвал ее Беркасом.
— Но, Беркас!.. Пошевеливайся!..
Обоз выехал на широкую лесную дорогу и, растянувшись цепочкой, направился в трудный и опасный путь. Кони шли мерным шагом, не отставая друг от друга, соблюдая одинаковую дистанцию. Как видно, они привыкли к таким рейсам. Я чувствовал себя на верху блаженства, и от избытка радостных чувств мне захотелось чуть-чуть пофантазировать.
Я представил, что везу обоз с боеприпасами на ту позицию, где воюет мой отец. Он израсходовал в ожесточенном бою с врагами последние снаряды, ему больше нечем стрелять, но он не сдается и готов идти в рукопашную схватку с противником, чтобы не отдать врагу Шяуляй. И вдруг в этот критический момент я привожу ему обоз с боеприпасами! Вот было бы здорово!
Не знал я тогда, что и эта моя необузданная фантазия была близка к действительности. Мой отец и на самом деле дрался за Шяуляй, причем тоже в районе станции Радвилишкис, где его часть заняла прочную оборону, когда гитлеровцы перешли в большое контрнаступление с целью захвата Шяуляя. Ничего этого я тогда, разумеется, не знал.
Фантазия о встрече с отцом настолько увлекла меня, что я не заметил, как над нашим обозом нависла черная смерть с фашистскими крестами на крыльях. Оглашая лес злобным, пронзительным гулом, она неожиданно свалилась на нас с неба, как коршун. Темные, едва заметные капли отделились от ее воющего тела.
— Сворачивайте в сторону! — крикнул дядя Павел и едва успел повернуть лошадь на обочину дороги, как раздался оглушительный взрыв. Подпрыгнула вверх земля вместе с деревьями, вывороченными из нее, точно помидорная рассада. Дико заржали кони и рванулись из постромков, готовые бежать, но тяжелый груз не пускал их, телеги цеплялись осями одна за другую. Меня, как пушинку, сдуло воздушной волной с последней подводы и отбросило в сторону, под большую березу.
Завершив налет, немецкий стервятник свечой взмыл вверх. Лес, казавшийся до сих пор пустынным и безлюдным, внезапно ожил. Из-за каждого неприметного кустика, дерева, холмика, ложбинки — ударили пушки, полетели в небо трассирующие пули, напоминая косой огненный дождь. Вокруг уходящего немецкого самолета вспыхивали и лопались белые дымки снарядов, будто раскрывались купола парашютов. Самолет вдруг сбавил скорость, на секунду застыл в неподвижности, точно раздумывая, что делать дальше, и камнем полетел вниз, потянув за собой шлейф черного дыма. Стрельба прекратилась. В лесу снова воцарилась тишина.