У левой стены хлева в отдельных закутках, занимавших целый ряд, хрюкали брюхатые свиньи, окруженные поросятами, и откормки, отяжелевшие от сала. Это было Зосино хозяйство.
Потом нас повели в амбар, стоявший впритык к хлеву. Чего здесь только не было! Жратвы — навалом! В сусеках — зерно, в бочках — мука. Из-под крыши свисали на бечевках жирные копченые окорока, сычужина, куски сала, колбасы. На полках плесневели сложенные рядами желтые круги сыра и белые сырники, на полу в горшках скисало молоко и пучилась в корчагах сметана. У меня глаза разбежались при виде этого добра. «Вот здорово живут люди! — подумал я. — У двоих такая пропасть мировецкой еды! Как же они справляются с ней?..»
После осмотра хозяйства и усадьбы, которая занимала огромное пространство, пан Йонас и пани Зося снова пригласили нас к столу: снова «вольгать»! Бесподобен был пирог из тертого картофеля, запеченный в жирах на большом противне. Его называли «кугелем». Такого вкусного пирога я отродясь не ел.
А после обеда, как и положено, мы отправились «гульть» в отведенный для нас угол. Мне показалось, что теперь вся жизнь моя будет состоять из «вольгать» и «гульть» — «гульть» и «вольгать»: есть и спать — спать и есть… В общем, не жизнь, а рай, о котором мы с мамой не могли даже мечтать.
Однако этот «рай» вскоре закончился. Оказывается, нас привели к Каваляускасам не в качестве почетных гостей или нахлебников, а в качестве батраков. А батраков даром не кормят. За вкусный харч нужно отрабатывать. Но для меня, советского пионера, такие взаимоотношения людей были непонятными, я не осознавал своего положения и не мог с ним смириться. Очевидно, и для Каваляускасов, проживших всю жизнь в буржуазной Литве, я тоже показался довольно непонятным мальчиком — со «странностями», так как и сознание, и психология у них были другие.
Каваляускасы выдали нам по спецовке из грубой самодельной ткани, сандалии на толстой деревянной подошве, обтянутые на мысках сыромятиной, и заставили нас работать. Чтобы угодить своим хозяевам, мама хваталась за все дела, а так или не так делает, не знала, поэтому получалось у нее часто невпопад. Однажды хозяйка сказала ей:
— Пелене, пелене!..
И показала рукой на печь.
Мама не поняла, что это значит, но решила действовать по интуиции: побежала в сарай, нагребла там в корзину мякины и, возвратившись, стала растоплять ей печь. «Пелена» почему-то ассоциировалась у нее с мякиной. Хозяйка рассердилась: закрутила головой и замахала руками. Не то! Мама стояла перед ней столбом, подняв вверх плечи. А пани Зося, досадуя и бормоча что-то, погасила печь и выгребла из нее мякину… вместе с золой. Потом выяснилось, что она попросила русскую батрачку выгрести из печи золу, а не подтапливать печь мякиной.
Другой несуразный случай произошел со мной. Сидел я как-то на лавке в прихожей и от нечего делать смотрел в окно: считал воробьев на крыше амбара, ожидая, когда хозяева позовут нас «вольгать». Одолевала скука. Как известно, от безделья всегда бывает скучно, страшно медленно тянется время и хочется есть.
Неожиданно открылась дверь с улицы, и на пороге появился пан Йонас. Вежливо наклонив голову, он сказал мне:
— Владукас, айк арклюс порвяшк.
И пальцем указал на окно.
Это означало, что хозяин просил меня привести гнедого жеребца, который пасся за гумном на зеленой лужайке. Но я не понял и перевел его слова так: «Владукас, смотри, какая на улице замечательная погода, воробьи летают, а ты сидишь дома». Поэтому с детской простодушностью ответил ему:
— А я жду «вольгать», пан Йонас.
— Вольгать?! — как бомба, взорвался мой хозяин, и зеленоватые глаза его вылезли из орбит. Лысина побагровела. — Вольгать?! — повторил он и затопал ногами.