— Чего же вы испугались? — спросил высокий. — Мы не грабители и не убийцы. Нам надо знать, кто из вас русский?
— Я, — робко ответила мама, наконец придя в себя.
— А это ваш сын? — посветлело лицо у высокого партизана.
— Да, это мой сын.
— Его зовут Владукасом?
«О, чудеса! И партизаны знают, что меня зовут Владукасом! Откуда?..» — пронеслось в моей голове, и я опять вспомнил дедушку Павиласа Кужелиса.
Мама ответила:
— Да, его так прозвали литовцы. А по-нашему он — Вова.
— Знаем. И вас тоже знаем, Прасковья Ивановна, через шяуляйских друзей вашего сына. Догадываетесь? Мы пришли к вам по неотложному и очень важному делу, о котором ваши хозяева ничего не должны знать. Но это потом, а сейчас объясните им, пожалуйста, что мы ничего плохого не собираемся делать, а то хозяюшка, видите, сильно испугалась. Спросите у нее, не найдется ли у них что-нибудь поесть.
Пани Зося, действительно, испугалась. Она стояла ни живая ни мертвая. Мама подошла к ней и, как могла, объяснила, что эти люди просто пришли попросить поесть и обещают никого не трогать. Первым засуетился Йонас. Он стал таким вежливым, кротким, улыбчивым и добрым, каким я его никогда не видел. Подобострастно кланялся партизанам, приглашал их за стол. Улыбка у него широкая — видны все зубы с красными деснами.
— А больше никого нет в доме? — осторожно спросил высокий.
— Никого, — ответила мама.
Он кивнул бровью своему напарнику, не проронившему еще ни одного слова, и тот выскочил на улицу. Вскоре в прихожую вошли еще пять партизан. Они молча расселись на лавке, зажав между колен свое оружие, автоматы и карабины.
Между тем пришла в себя и пани Зося. На столе появились куски нарезанного сала, хлеб, сыр и тарелки с теплыми еще щами, оставшимися после ужина.
Высокий молодой партизан в кожанке, очевидно, командир, коротко, в нескольких словах, рассказал моей маме, что все они бывшие военнопленные, бежавшие из Шяуляйского концлагеря, и что один из них тяжело ранен.
— Нельзя ли нашего раненого товарища оставить у вас дня на три, пока мы не найдем более подходящее место? — спросил он.
— Что же вы у меня спрашиваете? Я же не хозяйка в этом доме.
— А вы спросите у хозяев.
— Но ведь вы сказали, чтобы они ничего не знали об этом деле.
— Да это не то важное дело, о котором я с вами обещал поговорить, Прасковья Ивановна. О том деле будет специальный разговор, один на один, и даже не сегодня.
— Ну, в таком случае, я думаю, у нас есть где спрятать раненого, — сказала мама, слегка волнуясь. — Вторая половина хозяйского дома пустует. Туда никто не ходит, и там есть два выхода: один — во двор, другой — к лесу. Более безопасного места нельзя и придумать. Только не выдадут ли его немцам наши хозяева?..
— Не думаю, — ответил партизанский командир, — они слишком трусливы для этого и дорожат своим благополучием. Кроме того, немцы отсюда далековато. По соседству с вами, в поместье Гильвичай, живут несколько полицейских, но они для нас не представляют опасности. Так что поговорите с хозяином…
Мама объяснила просьбу партизан пану Йонасу.
— О, пожалуйста, пожалуйста! — опять закивал он головой, кланяясь и показывая большие зубы. — Прошу пана раненого партизана к нам в гости… Да, да, можно у нас и целую неделю, можно две, пока не приедет из Битенай паняля учительница, — перевела мама.
— А кто такая паняля учительница, пан Йонас? — спросила она.
— О, паняля учительница Стефа Габриолайтите — дочь очень богатых родителей. Она не любит русских.
— Но почему она должна приехать к вам, пан Йонас?
— Потому что мой второй дом — ее школа.
— Что вы говорите, пан Йонас? Какая же это школа?
— Да, да, пановья, это ее школа, — твердил Каваляускас.
С большим трудом мама и высокий партизан поняли наконец, что вторая половина хозяйского дома, пустовавшая в настоящее время, действительно является начальной школой, но принадлежала она не государству, а Каваляускасу Йонасу, который за аренду помещения собирал с учеников соответствующую плату. Йонас пояснил, что учебный год у них начинается после уборки урожая, когда ученики освободятся от полевых работ.
Партизаны быстро опустошили стол, поблагодарили хозяина и ушли, предупредив, что скоро вернутся. И действительно, не прошло и часа, как на дворе снова залаяла собака. Хозяин цыкнул на нее и побежал встречать. Послышался скрип колес. Подвода остановилась за ближайшими кустами, не доезжая до парадного входа в дом. Двое партизан бесшумно сняли с нее раненого и понесли в школу. Здесь они осторожно положили его в дальнем углу, за печью, где был второй выход в лес. Коротко попрощались с ним и ушли, предупредив хозяина, что если с их товарищем что-нибудь случится, то он ответит за него своей головой. Мама перевела ему эти слова.