22
Женива вышла из комнаты и принялась созваниваться с матерью и сестрами, спрашивая, может ли она с ними пообедать. С годами вся ее семья переехала в эту местность. Цветные женщины привыкли держаться вместе. Их связи теснее, чем у белых женщин, так всегда думала Женива.
Женива слышала, как Кларенс вернулся в гараж. Она сидела в спальне, ожидая, чтобы он пришел к ней извиниться... Она думала о семье, в которой выросла. Ее отец пропадал на работе, но дома ничего не делал. Ее мама и старшие сестры вместе с ней вели хозяйство, а два ее брата проводили время на улице. Один выбрался из этого, и его дела шли хорошо. Другой попал в тюрьму и стал пожизненным наркоманом. Папа умер шесть лет назад. Проблемы с мужчинами заставили женщин сблизиться. Жениве было больно, что Кларенс считал черных женщин такими сильными, что они не нуждались в мужчинах. Но если принять во внимание их историю, то черным женщинам ничего и не оставалось, как быть сильными. Это был единственный способ выжить.
Кларенс все держал в себе, и между ними вырастала стена; Жениве было необходимо поговорить с кем-то, кто мог бы ее понять. Ей нужны были мама и сестры — ее подруги.
Кларенс, это Джейк. Я кое на что наткнулся. Может быть, это важно. Я звонил Олли, и он сказал, что мы могли бы встретиться у него. Хоть сейчас и воскресенье, я подумал, что это не терпит отлагательства.
— Что это?
Это насчет расследования. Моя подруга Сью Килз будет там. Она кое-что знает. Можешь встретиться с нами у Олли в ближайший час?
-Да.
Кларенс вернулся в гараж, чтобы закончить уборку. Когда он стал вытаскивать из-под полки куски старого брезента, свернутые в рулоны, выкатилась банка распылителя, затем еще и еще. Они были разного цвета, в основном синих тонов. Он коснулся пальцем маленькой насадки флакона, которая была еще влажной. Кларенс заметил два флакона других тонов; один матово-белый, другой металлически-серый.
Дэни видела, как человек по имени Кельвин Фэйрбэнк, у которого была невеста, рисковал жизнью, спасая семью черных от рабства. Затем она увидела, как Фэйрбэнк расплатился пятью годами тюрьмы за организацию побега. Это не так ужасно, как у большинства рабов, но тогда у них не было выбора, напоминала себе Дэни. Этот человек не обязан был этого делать. Он мог бы быть доволен жизнью, извлекая выгоду из рабства или просто не замечая его. Если же он был против, то мог бы просто произносить речи о том, что рабство — это плохо. И ничем бы при этом не рисковал, разве что его бы критиковали, но можно было бы спать спокойно, имея правильную нравственную позицию лишь на словах. Наблюдая за этим, Дэни предполагала, что после пяти лет тюрьмы Фэйрбэнк женится на женщине, которая верно ждала его, и будет довольствоваться тем, чтобы произносить время от времени аболиционистские речи.
Дэни была потрясена, когда увидела, что Фэйрбэнк сразу же после освобождения помог одной рабыне совершить побег из Кентукки. Он снова был арестован и просидел в тюрьме еще пятнадцать лет. Дэни видела, как многие годы плачет молодая женщина, невеста Фэйрбэнка. Дэни ощущала ее бремя, когда она еще пятнадцать лет верно ждала, а всего — двадцать, пока они с Кельвином смогут пожениться. Она знала, что его дело правое. Дэни оценила ее жертву — ждать двадцать лет, пока любимый томился в тюрьме, и все потому, что он во имя Христа помог нуждающимся.
Дэни видела другого молодого человека, англичанина по имени Уильям, который пришел к вере во Христа в 1784 году. Сразу же Уильям Уильберфорс начал борьбу за освобождение негров. Как член парламента Британии, он неутомимо неоднократно вносил в парламент ходатайства о запрещении рабства. Он делал это, наталкиваясь на глубоко укоренившуюся апатию, насмешки и противодействие, которое только может оказывать индустрия рабства.
«Мы все виновны в том, что терпим зло рабства, — слышала она слова Уильберфорса в парламенте. — Никогда, никогда мы не откажемся, пока не сотрем все следы этого кровавого пути. Потомки, оглядываясь на эти наши просвещенные времена, вряд ли поверят, что мы так долго мирились с таким позором и бесчестием этой страны».
Она наблюдала, как год за годом Уильберфорс проводил бессонные ночи, одолеваемый снами и видениями о страждущих рабах. Десятилетие за десятилетием его коллеги отказывались обращать внимание на его слова о несправедливости рабства. Она наблюдала в благоговейном ужасе, как во время парламентских сессий Уильберфорс опускал руку под свое кресло, доставал оттуда кандалы рабов, надевал их на себя и наглядно демонстрировал окружающим бесчеловечность рабства. Она наблюдала, как утонченные члены парламента, округлив глаза, хихикали, насмехались над ним и называли его дураком. Но Уильберфорс, понимала она, обращался к другому Слушателю. Она задавала себе вопрос: где теперь эти насмешники. Но она знала ответ, и трепетала от мысли об этом.