На следующее утро Кларенс пришел в госпиталь с утра, сначала навестил отца, который был без сознания. Потом поднялся двумя этажами выше, чтобы проведать Норкоста. Дверь была закрыта. Медсестра сказала, что у советника были страшные галлюцинации всю ночь, но сейчас он проснулся и вне опасности.
Кларенс приоткрыл дверь. Норкост, обычно полный жизни и здоровый, выглядел бледным и измученным. Кларенс постучал по дверному косяку.
— Привет, Per, я могу войти?
— Кларенс? — Норкост опустил глаза. — Я не могу сказать тебе, как сожалею насчет Эстер и Грея и всего... — он лежал, отверженный и страдающий. Кларенсу было жаль его.
— Per, мне надо поговорить с тобой кое о чем. Прежде я никогда не заговорил бы с тобой о моей вере, но чувствую, что это...
— Кларенс, что-то чудесное произошло этой ночью, — голос Норкоста звучал восторженно. — Я чуть не умер — на самом деле думаю, что даже умер, правда. Я шел по сияющему коридору, и там был этот величественный ангел света. Это было так прекрасно. Ангел сказал мне, что есть особое место на небесах для меня. Он сказал, что мне надо просто найти мир с собой, жить хорошей жизнью и стараться любить людей. Это было так реально. Я был у небесных врат и не хотел возвращаться. Но
262
понял, что меня послали обратно, чтобы я говорил людям о Божьей любви и принятии.
Кларенс смотрел на него с отвисшей челюстью.
— Per, я был здесь прошлой ночью и слышал, как ты кричал и взывал к Богу, говорил о демонах, которые нападают на тебя. Ты чувствовал, что как будто горишь, потом говорил, что ты совсем один. Ты не был в преддверии небес. Ты был в преддверии ада!
— О чем ты говоришь? — сказал Норкост. — Нет, ты все неправильно понял. Я четко это помню. Светлый ангел, прекрасный дом, ощущение мира... покоя. Это было самое прекрасное место, где я когда-либо был. Самые необычные ощущения, какие я испытывал. Я так много потерял в последние несколько дней, но это великое утешение. Я теперь имею связь с моим ангелом. Эстер говорит, что постепенно я научусь разговаривать с ним и получать от него водительство.
Кларенс смотрел на него, полностью лишенный дара речи.
— Как он? — спросил Харли у Кларенса, когда брат вышел из комнаты отца.
— Неважно. Все еще без сознания, — ответил Кларенс. — Врач думает... что времени осталось не так много.
Харли кивнул, снимая очки и роясь в своих карманах. Кларенс протянул ему запасной носовой платок.
— Смотри, Харли, — сказал Кларенс, — мне кое-что нужно сказать тебе. Ты извини, что я иногда так широко раскрывал на тебя рот...
Харли сумрачно посмотрел на него.
— Что значит — иногда?
Они оба засмеялись и обнялись долгим объятием впервые за долгое время, может быть, первый раз с тех пор, как умерла мама. Вдруг они услышали пение. Оба бросились в комнату к папе. Слова были едва слышны, мелодия прерывиста, но узнаваема: «Свобода, свобода, свобода ждет меня. Я не буду рабом, я пойду к Господу и буду свободен. Все на борт, дети, все на борт, поезд благовестил идет, все на борт. О благодать, спасен Тобой я из пучины бед. Был мертв, и чудом стал живой, был слеп, и вижу свет. Когда увижу Его лицо, я буду свободен от слез. Кто-то зовет меня по имени.
263
Все на борт, дети, все на борт, поезд благовестил идет, все на борт».
Харли и Кларенс стояли над ним, Кларенс обнимал брата. Глаза отца были открыты, но казалось, что они смотрели за пределы комнаты.
— Я слышу гудок поезда, — сказал Обадиа, — поезд идет, люди собираются, — его шепот обрел силу, воодушевленный чем-то, что братья не могли видеть. — Кто это идет рядом со мной? Высокий как дуб. Мои старые ноги больше не болят. А кто это впереди? Чье лицо я вижу? О, мой любимый Иисус. Это Ты. Это Ты.
Обадиа неожиданно затих, его глаза оставались открытыми, не моргали, но из них текли слезы. Кларенс отер их с лица Обадиа носовым платком. Через минуту старик снова заговорил.
— А теперь это кто? Папа, это ведь ты? О, папа, все, что ты говорил мне, было правдой, и это здесь. И... о, мама, да, я тоже, мама, — снова молчание. — Мозес! Как ты, брат? А где моя Дэни? Вот же она! О Дэни, я еще не перестал по тебе плакать, девочка! А это кто? Моя малышка Фелиция, это ты? О, любимый Иисус, любимый Иисус, я никогда еще не ощущал такой радости. Спасибо Тебе, мой любимый Иисус.
Кларенс и Харли широко раскрытыми глазами смотрели, как слезы текли по лицу отца.
— Галлюцинации, — сказал Харли. Кларенс кивнул. Братья стояли плечом к плечу, склоняясь над отцем, желая услышать каждое слово, а его голос то слабел, то набирал силу.