На самом деле — хотя девушка вряд ли знала об этом, — она составляла единственную цель второй жизни Олору. Найти ее и увести прочь из Нижнего Мира — вот то единственное, ради чего напяливал на себя Чуз новое лицо.
С самого начала эта девушка притягивала Князя Безумия. Он смотрел и смотрел на нее целыми днями еще тогда, когда она мирно дремала в материнской утробе. Он не раз говорил Данизель и ее возлюбленному, что намерен стать добрым дядюшкой этому ребенку. Конечно, подобные заявления принимались Азрарном с тою же охотой, с какой лошадь принимает удары кнута. И Чуз, разумеется, знал об этом. Но он хотел, хотя тщился желать обратного, он принял чуждый облик Олору, чтобы забыть о своем желании — хотел быть рядом с дочерью Данизель.
Он говорил себе, что поскольку сам он — один из четверых, его притягивает все, что имеет отношение к этим четверым. Но на самом деле его притягивали самые разнообразные вещи — к примеру, рыжий лис с еще не выветрившимся запахом человека. Его притягивал и Лак-Хезур, самовлюбленный колдун, безумие которого было с самого начала очевидно Чузу. (Надо сказать, он потратил немало сил, чтобы оно стало очевидно и всем остальным.) Так быть может, дочь Азрарна просто являлась еще одним таким магнитом?
И да, и нет. Ибо в тот миг, когда он встал на колени перед ее постелью, он начал вспоминать себя. Его поцелуй был полон памяти о тех, бестревожных солнечных днях, когда она ребенком играла на крышах храмов Белшаведа. И разве иной поцелуй мог бы пробудить ее?
Бегство из Нижнего Мира, головокружительный полет навстречу восходу — все это были подвиги Чуза, не Олору. Но здесь, на поляне у земного озера, демон вновь отошел назад, уступив тело и сознание истинному владельцу. Но не навсегда. Ни одна шкатулка не удержит дыма, ни один демон не сможет скрываться под личиной смертного, не выдавая себя. Достаточно было Чузу один раз взять верх над человеком, как тело Олору изменилось. Под перчатками оказались руки Князя Безумия.
И теперь этот Чуз-Олору сидел на земле, всхлипывая и вздрагивая от вида собственных ладоней. Повелитель Тьмы содрогнулся, заглянув в собственное лицо. Впрочем, кто бы удержал крик изумления и испуга, заглянув внутрь себя самого?
А рядом с ним, обнимая его за плечи, сидела девушка-демон, его приз в безумной игре. Она прекрасно понимала, что творится сейчас на душе ее нежного пажа. И просто сидела рядом, наслаждаясь теплом юного тела того, кто бы старше корней гор.
7
Полночь. На землю, пробиваясь сквозь зеленую крышу, лился дождь. Обычный мокрый дождь из темной тучи. Но каждая капля влаги, осевшая на ветвях и кончиках листьев, светилась, словно маленький бриллиант.
Ресницы Совейз тоже были влажны от дождя. Она подняла веки, чувствуя, как влага затекает в глаза, — и увидела, что Олору тоже не спит и смотрит прямо на нее.
— Кажется, какое-то время я все-таки был мертв, — пробормотал он, не отводя взгляда. Умытый лес сиял, как будто его заполнили сотнями светляков. Каждый пень блестел россыпью мельчайших огоньков, а белые лилии поднимались из воды как короны бледного пламени. В этом калейдоскопе огней казалось, что от Совейз тоже исходит тихое, едва различимое сияние. Олору взглянул на себя в свете этой необычной лампы.
— Я… кажется, спал, — проговорил он, поворачивая так и эдак свои тонкие белые руки, рассматривая каждую черточку на сгибах холеных пальцев. (Совейз, разумеется, сумела восстановить целостность своего поэта — ей вовсе не хотелось новых слез и испуганных выкриков.) — И рад, что Повелитель Смерти не оставил меня навечно своим гостем. Я явился к нему за временным пристанищем, не более. У него и так достаточно постояльцев, моя синеглазая Совейз. Но они продали ему свои души на тысячи тысяч лет. Смерть, — добавил он задумчиво, — не ходит там, где все и так мертво. Она не посещает земли богов. И земли демонов тоже обходит стороной. И даже те существа, что видят свою смерть в стране Азрарна, видят не смерть, а только призрак ее, хотя и очень похожий призрак… Легенды, которые гласят иное, сложены лжецами.
— А ты, значит, не лжец? — спросила Совейз с улыбкой, но такой мягкой, что она засветилась на ее лице.
— Лжец? Я?
— Да, я думаю, ты любишь приврать, — кивнула Совейз. — Ибо говоришь о стране демонов так, как будто никто из нас никогда не бывал там.
Олору зажмурился и вцепился в траву, словно боялся, что сейчас из-под земли выскочат демоны и утащат его в свое царство.
— Не говори так! Твои слова… Они как будто из моего сна. — Совейз на это лишь качнула головой — похоже, ее паж теперь все на свете будет считать сном. Этого она в виду не имела. Хотя, с другой стороны, что такого примечательного произошло за всю ее жизнь, чтобы считать эту жизнь чем-то большим, нежели страшным сном?
— Я думаю, — сказала она, — стоит условиться о том, что мы нашли друг друга в этом лесу. Я — сирота и искала смерти. А ты — бежал от своего обезумевшего господина и чудом спасся.
— Да, — произнес Олору, и на мгновение в его глазах появился странны огонек — словно глаза Чуза вынырнули из глубины и тотчас спрятались обратно. Славно, успели сказать эти хитрые, горящие лисьим огнем глаза, очень славно. Ты увидишь, как весело играть в такие игры вместе.
И ее глаза, впитавшие лесную тьму и синеву звездного неба, ответили, туманясь дымкой грусти: посмотрим, так ли это весело, как ты обещаешь.
Они по-прежнему смотрели друг другу в глаза, когда улеглись на мокрую траву и сплели руки. Их второй поцелуй был так же не похож на первый, как земля несхожа с небом. Одно лишь желание было в нем и ни тени колдовства.
— О прекраснейшая из всех смертных женщин, — солгал Олору.
— О прекраснейший из всех смертных мужчин, — солгала Совейз.
Рассмеявшись, они выскользнули из одежды, как змеи выскальзывают из кожи, и сплели тела так же крепко, как мгновение назад сплели пальцы рук.
Расстелив по земле длинные волосы цвета тьмы, цвета полночи, она медленно и плавно двигалась на нем, лежащим под ней, подобно покорной овце под руками стригаля. Ему казалось, что это движется ночное небо, что эти сосцы — звезды в черном уборе ночи, что это тело — тени деревьев, раскачивающихся под ветром. Девственная и в то же время не имеющая девства, невинная, и в то же время прекрасно осведомленная обо всем, танцевала над ним Совейз свой медленный танец. И когда он проник в нее, он проник в ночь, в темный лес, в чрево теплой земли, на которой лежал. Весь мир сплелся с ним в любовном танце вместе с Совейз.
И тогда Олору прошептал:
— Нет.
— Нет? — повторила она едва слышно, не отнимая губ от его рта. Ее язычок, словно лепесток белой лилии, танцевал по его раскрытым губам.
— Нет, Совейз, нет, иначе я окажусь в конце пути гораздо раньше чем ты, и наше странствие завершится.
Но ее глаза собрали в себя все моря, все озера и реки, ее руки стали руками земли, корнями деревьев, обвившими его влажную спину. И дракон, что спал в своей берлоге, начал просыпаться.
— Когда достигнешь золотых врат, кричи, — сказала она, не прекращая своего мерного движения. И я тотчас нагоню тебя.
Дракон проснулся. Весь лес вспыхнул в алом пожаре, озарившись сотнями огней. Подобная натянутому луку, изогнулась над ним Совейз, выставив острые груди навстречу небу. И когда он закричал, она закричала вместе с ним, нагая и прекрасная. Их крик пронзил мокрую крышу леса и яркой кометой умчался ввысь, туда, где ничего не знают о подобных криках и даже не пытаются узнать.
Потом, успокоившись и улегшись рядом с ним на влажные листья, она сказала:
— Это тоже смерть. И это моя судьба. Когда-нибудь я умру, теперь я знаю это наверняка.
— Наше племя не умирает, — возразил Олору, на мгновение забыв, что он все забыл.