И когда она подошла к тем самым воротам, в которые люди Жадреда внесли ее на закате, в сердце города возник нарастающий грохот колес по каменной брусчатке и звон множества лошадиных подков.
Совейз остановилась в проеме меж двух башен, прямо перед высокими воротами, и принялась ждать.
Вскоре на главной городской улице показались колесницы. Их влекли лошади, чьи ребра выпирали из-под натянутой на них шкуры, чьи пустые глазницы исторгали пламя, чье дыхание было холодным, как лед. Колесницами правили призраки, подобные мерцающим облакам. И лишь когда они подъехали ближе, Совейз разглядела, что это брат и сестра, Властители Умертвий. Осадив лошадей, они вытянули на Совейз указующие персты. Позади них неровной темной бахромой колыхалось воинство их присных.
Юноша на колеснице взмахнул плетью и крикнул:
— Мы благодарны тебе за то, что предоставила нам такое славное развлечение! Но теперь мы все же сделаем с тобой, что собирались!
— Ну так подойдите и сделайте, — ответила на это Совейз.
— Ну нет, — улыбнулась ей со своей колесницы девушка. — Не так сразу. Доброе вино не пьют одним глотком.
— Что ж, — сказала Совейз. — Я рада, что вы собрались здесь, чтобы пожелать мне доброго пути.
С этими словами она повернулась и толкнула створки ворот своей маленькой ладонью. Из руки выметнулся шар огня, который пожрал и дерево, и стальные засовы, словно они были сделаны из бумаги.
Увидев такое, некоторые из мертвого воинства швырнули в нее копья, надеясь удержать, но оружие, остановившись в воздухе и поразмыслив немного, повернуло и полетело обратно. Призрачные лошади заржали и вскинулись на дыбы. Юноша упал на мостовую с собственным копье в груди, изрыгая самую черную брань.
— Завтра я буду снова жив! — крикнул он. — И тогда берегись меня!
— О, завтра! — пренебрежительно отозвалась Совейз.
Ворота города стояли открытыми перед ней — вернее, их не было вовсе — и она беспрепятственно вышла наружу.
Все призрачное воинство, возглавляемое оставшейся колесницей, помчалось ей вдогонку и преследовало всю ночь, но не приблизилось к девушке и на дюйм. Она шла через равнины, спокойная и отрешенная, и трава мягко стелилась ей под ноги, а темные волосы развевались за спиной, как крылья птицы. Но сразу за ней воздух густел, а трава поднималась кустами шиповника и ежевики, колючки обдирали шкуры с боков лошадей, плети кустарника врастали в спицы колес, град камней и снопы молний обрушивались на головы мертвецов. И, хотя мертвого нельзя убить дважды, они все же падали замертво, когда молнией им отрывало голову или когда камни дробили им позвоночник.
Совейз могла, если бы захотела, водить их так за собой до рассвета, покуда последних преследователей не опалит взошедшее солнце и они будут вынуждены повернуть домой. Но она не захотела.
Солнце вставало над равниной. В его лучах золотилась тоненькая фигурка, застывшая посреди бескрайнего моря травы. Где-то далеко темной тучей над горизонтом виднелся Шадм, город живых мертвецов.
Она подняла вверх белые руки, словно приветствовала пробуждение дневного светила, вновь вернувшегося из тьмы хаоса, в котором оно каждое утро рождалось заново.
До самого полудня она стояла так, протянув руки к солнцу, ведя с ним долгую неспешную беседу. Для ее матери оно было неизменным источником силы и радости, ее отца мгновенно превратило бы в золу. Как относились друг к другу Солнце и Совейз, не знал никто, но всякий в те утренние часы мог бы видеть это слияние света и тьмы. Но никто не видел. В степи обитали разве что кузнечики и ящерицы, а ним не было никакого дела до того колдовства, что творила Совейз.
Город лежал от нее за многие мили, но она прекрасно видела его темные стены, возвышающиеся над рекой.
И вот, ровно в полдень, над его черными крышами и башнями, выглядевшими в дневном свете скорее уродливо, чем устрашающе, начал сгущаться воздух. Огромным неподвижным комом застыл он над городом, готовый вот-вот раздавить его своей непомерной тяжестью. Он загустел настолько, что вскоре стал непрозрачен, и солнце едва просвечивало сквозь него, словно сквозь темное стекло. Весь город был погружен в этот черный твердеющий слиток, ни извне, ни снаружи не раздавалось ни звука, ни шороха, ни даже дуновения ветерка. Даже крылатые пожиратели трупов застыли в этом слитке, словно мошки в янтаре. Шадм был запечатан. Запечатан, подобно склепу. И сверху, и снизу, и со всех сторон разом. Даже подземный лабиринт не мог теперь ни впустить, ни выпустить ни одного из обитателей Поделенного.
Шадм, город живых мертвецов оказался заключен в прозрачную сферу, зажатым со всех сторон, словно цыпленок в своем яйце. Так прошел полдень, отгорел закат, сгустились сумерки и настала полночь. И до самого рассвета ни одна тварь в городе и не подозревала, что поймана в ловушку.
Меж тем испарения и удушливые дымы копились под этой сферой, сделав воздух, оставшийся в городе, совершенно непригодным для тех, кто привык дышать. И мертвяки, чья кровь содержала слишком много человеческой, начали чахнуть и задыхаться.
Тогда всемогущие правители начали искать выход из города — сначала обычными способами, затем магическими. Ничего не помогло. Тогда они призвали своих мертвых богов, воскурив им в храмах полу истлевшее мясо. Но дым курений не проник сквозь хрустальный купол Совейз. Тогда они запричитали и застонали на все лады, но их стоны и крики услышала одна лишь Совейз, которая сидела в отдалении на обломке скалы и ждала.
Говорят, что она просидела так не один день и даже не один месяц, а целый год, наблюдая из равнины падение Шадма, города живых мертвецов. Иногда она подходила поближе и заглядывала внутрь темной хрустальной сферы, дабы удостовериться, что все идет, как надо. Или, поднимаясь на высокие утесы, призывала к себе соколов и спрашивала у них: «Как там мои мертвецы в Шадме, Поделенном?» И птицы рассказывали ей, что они видели. Но иные утверждают, что Совейз в тот же день ушла от обреченного города, вернувшись к своим бесконечным поискам Чуза в облике безумного Олору. И что она не стала наблюдать все корчи и агонии, которые увидели птицы и черные стены, но часто воображала их или призывала магический кристалл, чтобы полюбоваться на дело рук своих. А полюбоваться было на что. Шадм был заперт сам в себя, и все, кто жил в нем, живые и мертвые, оказались как бы в ином мире, отрезанным от земного. Сначала оголодавшие мертвецы сожрали своих рабов, которых рано или поздно все равно ждала эта печальная участь. Затем тех смертных, которые остались в свите Жадреда — ведь они, ожидающие своей награды, так и не вернулись в пещеры у отрогов гор. Затем — своих ублюдков. С этими было проще всего, ибо они частью передохли сами, поскольку не могли жить в том удушливом воздухе, которым была наполнена сфера. Те же, в ком еще теплилась жизнь, так и не поняли, что произошло, когда волнистые лезвия ножей перерезали им горла. И в конце концов в городе не осталось никого, кроме самих умертвий. И тогда, обезумев от голода, они набросились друг на друга, пожирая брат сестру и сестра брата. После такой смерти уже не было ни воскрешения, ни новой жизни, ибо нечему было воскресать: плоть была съедена и переварена. Под конец то, что осталось от последних умертвий, растащили последние птицы — что еще на несколько дней отсрочило их собственную смерть.
Так Совейз расправилась с городом, вообразившем, что она всего лишь еще одна глупая девочка и не захотевшем узнать, что перед ними — Азрарна-Совейз, дочь Князя Демонов.
И вот, однажды ночью, семь или восемь месяцев спустя, считая от того дня, когда она запечатала Шадм, на заброшенной горной тропе Совейз повстречала одинокую путницу. Река, чьи зловонные воды давно миновали Шадм и очистились, наполняясь множеством горных ручьев, шумела где-то внизу, в ее говорливой воде отражались белые утесы и звезды. Незнакомка обладала огненно-рыжей копной волос, белой, как утесы кожей не и отбрасывала тени. Быть может, Совейз заступил дорогу бесплотный призрак. Она подняла тонкую руку, на которой сверкнули в звездном свете золотые кольца (и Совейз тотчас заметила, что незнакомка вся была усыпана золотом: оно блестело на ее запястьях, на шее, в рыжих волосах).