- Не представлял, что все настолько плохо, - тихо отозвался Леллдорин, озираясь, как будто впервые увидел происходящее. Ужас, смешанный с отвращением, ясно вырисовывался на открытом лице.
Гарион, с трудом сдерживая дурноту, встал.
- Пойду лучше прогуляюсь, - пробормотал он.
- Только не слишком далеко, - предупредила тетя Пол.
Воздух на улице был чуть почище, Гарион осторожно пробирался к околице, пытаясь не очень измазаться.
- О, господин, - умоляюще прошептала маленькая девочка с огромными глазами, - нет ли у вас корочки хлеба?
Гарион беспомощно взглянул на нее.
- Прости...
Он порылся в карманах, ища, что бы ей дать, но ребенок, заплакав, отвернулся.
В изрытом копытами поле, расстилающемся за источающими гнусный запах улицами, оборванный мальчишка, почти ровесник Гариона, пас несколько коров с торчащими ребрами, наигрывая на деревянной дудочке. Душераздирающе чистая мелодия плыла, никем не замеченная, над крышами убогих хижин, чернеющих в косых лучах заходящего солнца. Пастушок увидел Гариона, но продолжал играть Глаза их встретились на миг; оба будто молчаливо признали друг друга, но не сказали ни слова
На опушке леса, за полем, появился всадник в темном одеянии с капюшоном, на черной лошади и остановился, повернувшись лицом к деревне. Было в нем что-то зловещее, но одновременно смутно-знакомое. Гариону почему-то показалось, что он должен знать этого всадника, но, хотя юноша мучительно пытался вспомнить имя, оно все ускользало и ускользало... Гарион долго глядел на черного всадника, невольно обратив внимание на то, что ни он, ни лошадь не отбрасывают тени, стоя при этом в свете угасающего солнца.
Где-то глубоко в мозгу, казалось, мучительно шевелилась ужасная болезненная мысль, но он, будто очарованный, не двигался с места. Не стоит ничего говорить тете Пол или остальным об этой странной фигуре на опушке, потому что и сказать нечего; стоит отвернуться - и он все забудет.
Постепенно стало темнеть, и Гарион, почувствовав, что дрожит, повернул к постоялому двору, неотступно преследуемый трогательной мелодией деревянной свирели, парящей высоко в небе над головой.
Глава 6
Несмотря на то что вечер был ясным, утро встретило путешественников сыростью и холодом; ледяная изморось сыпалась на деревья; насквозь промокший лес мрачно насупился. Они рано покинули постоялый двор и вскоре очутились в еще более глухой и угрюмой чаще, чем те зловещие места, которые уже прошли. Огромные деревья окружали их; толстые искривленные дубы поднимали голые сучья среди темных елей и сосен. Серый, изъеденный лишайником мох покрывал землю.
Леллдорин был сегодня непривычно молчалив, и Гарион предположил, что друг по-прежнему непрерывно думает о замыслах мерга Нечека. Молодой астуриец угрюмо смотрел вперед, плотно завернувшись в тяжелый зеленый плащ; рыжевато-золотистые волосы влажно обвисли. Гарион подобрался поближе; некоторое время оба ехали, не произнося ни слова.
- Чем ты обеспокоен, Леллдорин? - прошептал он наконец.
- Думаю, что всю свою жизнь был слеп, Гарион, - ответил тот.
- Каким образом? - осторожно спросил Гарион, надеясь, что друг решился все рассказать господину Волку.
- Замечал только, что мимбраты угнетают Астурию, и не видел, как мы унижаем и губим собственный народ.
- Я ведь пытался все объяснить Что заставило тебя прозреть только сейчас?
- Деревня, в которой мы вчера остановились, - объяснил Леллдорин, никогда не встречал такого убогого мерзкого места и людей, ввергнутых в столь безнадежную нищету. Как они могут выносить это?
- А что, есть какой-нибудь выбор?
- Отец мой, по крайней мере, хорошо обращается со своими людьми, оборонялся юноша, - никто не голодает, у всех крыша над головой, а эти... бедняги... хуже животных. Я всегда гордился своим происхождением, но теперь стыжусь.
В глазах его действительно стояли слезы.
Гарион при виде столь внезапного пробуждения не понимал, как себя вести. С одной стороны, он был рад, что Леллдорин наконец признал очевидное, с другой боялся: а вдруг такое прозрение заведет порывистого юношу в какую-нибудь беду.
- Я отрекусь от титула! - объявил неожиданно Леллдорин, будто подслушав мысли Гариона - А когда возвращусь из странствий, буду жить среди рабов и делить с ними их печали.
- К чему хорошему это приведет? Думаешь, твои страдания облегчат им жизнь?
Леллдорин резко вскинул голову, явно обуреваемый противоречивыми эмоциями. Наконец он улыбнулся, но в голубых глазах застыла решимость.
- Ты, конечно, прав. Как всегда. Удивительно, но ты сразу видишь, в чем корень проблемы, Гарион.
- Что ты имеешь в виду? - с некоторой опаской осведомился тот.
- Я подниму их на восстание. Пройду всю Арендию во главе армии крестьян.
- Ну почему у тебя на все один ответ?! - застонал Гарион. - Во-первых, у крепостных вообще нет оружия, и они не умеют драться. Никакими прекрасными словами и уговорами ты не заставишь их последовать за тобой, а если даже это и удастся, любой арендский дворянин не задумается подняться против вас. Они растерзают твою армию, а потом положение в сто раз ухудшится. И, наконец, ты просто начнешь гражданскую войну; именно этого и добиваются мерги.
Леллдорин в удивлении заморгал, слова Гариона наконец-то дошли до туго соображающего аренда. Лицо юноши вновь помрачнело.
- Я об этом не подумал, - сознался он.
- Совершенно верно. И будешь продолжать совершать подобные ошибки до тех пор, пока собираешься работать только мечом, а не мозгами.
Леллдорин, вспыхнув, смущенно засмеялся.
- Ты и вправду не ходишь вокруг да около, Гарион, - тихо упрекнул он.
- Прости, - поспешно извинился Гарион, - наверное, нужно было объяснить как-то иначе.
- Нет, - покачал головой Леллдорин, - ведь я аренд. Если не сказано прямо, не пойму.
- Нельзя сказать, что ты глупый, Леллдорин, - запротестовал Гарион, - ведь каждый может ошибаться. Аренды не дураки - просто слишком порывисты.
- Это было нечто большим, чем обыкновенная импульсивность, - печально вздохнул Леллдорин, показывая на влажный мох у корней деревьев.