Позднее психографисты, входившие в нашу экспедицию, объяснили мне, что ничего подобного в действительности не происходило. Все эти картины явились следствием отражения Зеркалом образов, возникавших в моем сознании. Моя несравненная Оринари была по-прежнему верна мне, а господин Ихонотаяма не входил в нашу гостиную и не снимал свои гэта перед семейной постелью дома Кобуясима. — Японец на мгновение прикрыл глаза рукой, но нашел в себе мужество и продолжил: — Тем не менее все, что демонстрировалось Зеркалом, видела вся Земля. Я не смог найти оправдания своей ревности, и мы с Оринари расстались. И вот что интересно, господа, — ни разу после того Зеркало не продемонстрировало ни одной картины, сколько бы наблюдений за ним ни велось. Возможно, что единственный раз молекулярные колебания Зеркала и микролептонное излучение человеческого мозга вошли в резонанс. Однако все закончилось полным конфузом и привело к разрушению моей семьи.
Сутулясь и шаркая, японец сошел с импровизированной сцены. Видимо, воспоминания расстроили Кобуяси-му, потому что в зале столовой он не задержался. Фоке Трентелл склонился к уху Астахова. — Я тебе все расскажу до конца, Борис, — шепнул он. — Знал я эту самую Оринари, она сейчас поет в ресторане Маэды на склоне Фудзиямы. И знаешь, что она мне рассказала? Ах, Фоке, говорит она мне, ваш проклятый Космос лишил меня семьи. Мой Фудзи был на Меркурии, когда ко мне в гости зашел наш сосед, уважаемый всеми господин Ихонотаяма. Мы выпили сакэ, потом мартини, потом он научил меня делать двойной «дайкири» и так незаметно склонил меня заняться любовью. И в это время по стереовизору стали показывать Меркурий, это самое Зеркало, и я сказала господину Ихонотаяме: «Смотрите, Седзи, видите, где сейчас находится мой муж?» Сердце мое преисполнилось гордостью за моего Фудзи, и в это время Зеркало начало показывать то, как мы с господином Ихонотаямой занимаемся любовью! Господи, ну почему этот Меркурий так далеко? Я бы разбила это Зеркало! Оно сломало мою семейную жизнь!
— Так, выходит, это были не воображаемые картины, подсказанные Меркурианскому Зеркалу ревностью Фудзи Кобуясимы? — удивленно переспросил Борис Астахов. — Значит, Зеркало показывало то, что и в самом деле происходило на Земле?
Фоке Трентелл хитро и многозначительно усмехнулся:
— О, Борис! Ну что мы знаем о безграничных возможностях Вселенной?
3. АСТЕРОИД, РОБОТЫ И АЗАРТ
Некоторое время народ в столовой рассуждал и спорил о загадках Космоса и превратностях любви, поэтому никто не заметил, как на импровизированную трибуну вылез невысокий смуглый итальянец. Звали его Луиджи Пазолини, и был он кибернетистом-системщиком. На нем лежала ответственность за всю кибернетику базы, но Луиджи с хозяйством неплохо справлялся, не иначе святой Януарий помогал.
Пазолини оглядел присутствующих и сказал:
— Все вы, господа, знаете, какая это пагубная страсть, играть в карты.
Публика разразилась смешками и аплодисментами. Пазолини вскинул руки над головой и подождал, пока шум в помещении стихнет.
— Однако и вы, господа, не подозреваете, каким страшным бедствием оказывается азарт в Глубоком Космосе. В шестьдесят втором я был высажен на астероид Гемоксен для проведения исследовательских работ. Правительство наше слишком бедно, чтобы позволить себе комплексную и оснащенную экспедицию. И, как следствие, на астероид я высадился в полном одиночестве, если, конечно, не считать робота Аристарха. Робот этот был из серии тех самых человекоподобных машин, от которых впоследствии КОСМОНАСА отказалась, но мне досталось испить горькую чашу общения с этой машиной до самого дна. Клянусь, если был бы жив великий Данте Алигьери, он, несомненно, посвятил бы нам с Аристархом душераздирающую поэму. Но, к сожалению или к счастью, великий Данте умер, и обо всем происшедшем на астероиде Гемоксен вы можете узнать лишь из моего рассказа. Поэтому призываю всех быть внимательнее. Некоторые полагают итальянцев несерьезными, возможно, так оно и есть, но то, что я вам сейчас расскажу, было на самом деле и, клянусь тиарой Римского-Папы, доставило мне много неприятных минут.
Нет, поначалу все шло хорошо. Я занимался своими делами, робот днями пропадал на поверхности астероида, брал пробы, бурил скважины, проводил химические и спектральные анализы, вел наблюдения за силовыми полями астероида — в общем, делал то, что и полагается делать не обремененному душой и не отягощенному верой в Бога роботу. Аристарху в отличие от меня не надо было в конце каждой недели сидеть перед автоматическим отпускателем грехов и думать, не согрешил ли ты в эту неделю хотя бы мысленно.
Вечерами мы с Аристархом сидели в жилом куполе на трех человек, я пил пиво, а робот занимался мелким саморемонтом и подзаряжался электричеством.
Скука на астероиде была неимоверная, компьютерные художественные программы мне быстро надоели, связь с Землей осуществлялась раз в три дня, поэтому вечерами я играл с компьютером в карты. В основном — в преферанс. Каждый, кто играл с компьютером, знает, какая это мука — играть в карты без заранее обусловленных ставок. Это все равно что ловить рыбу в аквариуме, где сидят несколько аквалангистов, готовых насаживать на твой крючок рыбок покрупнее.
Только из-за скуки, господа, я принялся обучать Аристарха игре в карты. Третьим партнером у нас был компьютер — благо что манипуляторы у этой модели имелись. Поначалу я у своих автоматических партнеров постоянно выигрывал. Роботы сильны логикой, а в картах важна не столько логика, сколько способность человека к блефу. Ну разве может робот объявить мизер при червовом валете, которого невозможно сбросить? Или сыграть бескозырку, рискуя не получить ни одной взятки? Неудивительно, что я постоянно выигрывал у Аристарха, заставляя робота исполнять мои нехитрые желания. Однако я был доволен. Теперь я видел некоторый смысл в томительных вечерах на бешено несущемся в космическую бездну астероиде.
И вот в один из вечеров, когда я нагло объявил взятки на червях, большая часть из которых находилась на руках у Аристарха, робот замигал лампочками, уставился на меня линзами окуляров и принялся мудро покачивать своей круглой металлической башкой. Казалось, что до него стала доходить моя карточная стратегия, но я, к сожалению, был слишком самоуверен и не обратил на эти покачивания никакого внимания.
В следующей партии Аристарх у меня выиграл. И как! Я не поверил своим глазам. Дважды он оставил меня без трех, потом без двух взяток и закончил великолепным мизером, где умудрился всучить мне червовую десятку, на которую он просто обязан был взять свое.
Время от времени мы с ним продолжали обыгрывать бортовой компьютер, но удовольствия от этого я не испытывал, ведь компьютер не пошлешь в хранилище за жестянкой пива. Что испытывал при этом Аристарх, я сказать затрудняюсь, но лампочки на его панцире начинали бегать живее, а два раза я даже мог поклясться, что слышу, как довольно поют его трансформаторы.
И наконец стал проигрывать я! Святая дева Мария! Я проигрывал двум жестяным банкам, вы представляете это, господа?
Вы скажете, что две жестянки не могут договориться между собой играть против человека. Я тоже всегда так думал. Но они выигрывали у меня. Свои желания мы с Аристархом записывали на листок бумаги и запечатывали в конверт, что придавало игре дополнительный азарт. Чаще других конверты приходилось вскрывать Аристарху, но вот наконец выпал черный день и на мою долю. Вскрыв конверт, я обнаружил, что по желанию Аристарха обязан прошприцевать горячим маслом его шарообразные суставы. И не надо смеяться, господа! Вы просто не знаете, какая это муторная работа! Карточный долг — долг чести.