— Так о чем же тебе хотелось поговорить? — в конце концов, осведомился он.
— Как ты думаешь, можно ли… — начала Ребекка, тщательно подбирая слова. — Можно ли одновременно и спать и бодрствовать?
Рэдд удивленно нахмурился.
— Я говорю не о снах наяву, — торопливо поправилась она. — А как будто ты видишь происходящее у себя в мозгу. Видишь как сон… или кошмар.
— Не уверен, — врастяжку произнося слова, ответил ее наставник. — Это довольно глубокомысленный вопрос. — Он сделал паузу, поднял глаза вверх, собрался с мыслями. — Человеческое сознание способно на куда большее, чем мы требуем от него в ходе повседневной жизни… Но сновидения порождаются сознанием, когда оно дремлет. И не думаю, что они могут вторгаться в жизнь бодрствующего разума. Если, конечно, не напьешься! — Рэдд хмыкнул. — А тебе это, по-моему, не грозит. — И тут же опять посерьезнел, словно осознав, что именно только что произнес. — А почему это тебя интересует? — напоследок спросил он. — Тебя что, тревожат сновидения?
Он не смог скрыть от девушки собственной — за нее — тревоги.
— Нет, — с улыбкой возразила она. — Сплю я отлично.
— Если моя дочь дает тебе уснуть, — ехидно вставил Рэдд.
Ребекка пропустила это замечание мимо ушей.
— Дело в том, что я… воображаю себе порой… какие-то вещи, — обескураженно пояснила она.
— Ну, такое со всеми случается, — заверил ее Рэдд, явно желая подбодрить. — Увидишь что-нибудь краешком глаза или поймаешь отражение на оконном стекле. Или ветер зашумит в амбразурах. — Он резко прервал свой монолог. — Да хранит меня Паутина! Что это за идеи вколачиваю я тебе в голову.
— Из тебя получился бы неплохой поэт, — заметила Ребекка, на которую произвели впечатление образные выражения ее наставника.
— Оставим поэзию мастерам ковать звонкие цепи слов, — торопливо возразил он. — Мое дело — хозяйничать в этом замке, что отнюдь не способствует ни поэзии, ни сновидениям. Это сугубо прозаическое занятие. Так что не беспокойся, детка, из-за того, что у тебя порой разыгрывается воображение. Без этого дара ты почувствовала бы себя куда беднее.
— А ты не слышал когда-нибудь о человеке по имени Каван? — невинно осведомилась Ребекка, в свою очередь, радуясь тому, что удалось сменить тему.
Рэдд на некоторое время умолк. Он сидел, теребя двумя пальцами подбородок. Память у него была исключительная — и сейчас он, по-видимому, перетряхивал свои сведения обо всем на свете.
— Каван… — бормотал он, — Каван. Что-то мне это имя напоминает. — Он вновь умолк, а какое-то время спустя воскликнул: — Ну да, конечно же! Вспомнил! Господи, ну и вопросики ты мне сегодня задаешь.
— Расскажи! — потребовала девушка, ощутив прилив хорошо знакомых смешанных чувств — страха и восторга.
— Он был художником, — начал Рэдд. — Причем хорошим художником. — Сердце в груди у Ребекки бешено забилось. — В наших краях, насколько я понимаю, он был самой настоящей знаменитостью. Но все это было много столетий назад. Задолго до того, как начали вести внушающие доверие летописи.
— Тогда откуда же тебе о нем известно?
— Ну, кое-какие истории до наших дней все-таки дошли. Хотя особо верить им и нельзя, — добавил он со своим постоянным скептицизмом. — Несколько его полотен сохранилось. Собственно говоря, одним из них владеет твой отец.
— Правда?
Ребекка чуть не подпрыгнула на месте. Хотя и было совершенно очевидно, что об ее картине Рэдду ничего не известно.
— Точно. Эта картина висит в галерее. На ней изображен кто-то из твоих предков, — продолжил отец Эмер. — Может, тебе хочется взглянуть на нее прямо сейчас?
Ребекка молча кивнула. Она и сама не знала, радоваться ей или печалиться.
— Что ж, пошли посмотрим.
Они вышли из покоев постельничего и пересекли двор замка.
— А почему ты спросила у меня о Каване? — полюбопытствовал Рэдд.
На этот раз Ребекка заготовила ответ заранее.
— Мне приснилось это имя, — сообщила она. — Буквы зазмеились в воздухе, потом приблизились ко мне и сложились в это имя.
Конечно, подобное объяснение было явно притянуто за уши и прозвучало весьма неубедительно, но Рэдд, не выразив ни удивления, ни сомнения, ограничился кивком. Сквозь северные ворота они вошли в парадный зал и, проследовав по нему, очутились у входа в картинную галерею. В галерее Рэдд предложил девушке подняться на второй ярус и подвел ее к портрету рыцаря в ослепительно черных доспехах. Забрало было поднято, и прямо в глаза зрителям смотрело улыбающееся лицо бородатого мужчины.
— Так, значит, это он!
— Вот именно, — подтвердил Рэдд. — Полагаю, ты о нем изрядно наслышана.
— Я ведь уже не девочка, — насупилась она. — Каделль был знаменитостью. Каковы бы ни были причины его славы.
— Мне кажется, этот разговор зашел слишком далеко, — с наигранной строгостью произнес ее наставник. — Мы собирались поговорить о художнике, а вовсе не о человеке, запечатленном на портрете. Погляди-ка сюда. Вот его подпись.
В самом углу картины были проставлены несколько мелких, едва видимых человеческому глазу букв.
— Должно быть, ты бессознательно увидела и запомнила его подпись — отсюда и сновидение, — не сомневаясь в справедливости собственных слов, указал Рэдд.
Ребекка кивнула, радуясь тому, что ее наставник поверил в такое элементарное объяснение. Сама же она пребывала в самой настоящей растерянности. «В этой картине нет никакого волшебства, хотя она, несомненно, хорошо написана, — подумала она. — И почему эту картину он подписал спереди, а ту — сзади? Должно быть, я что-то упустила из виду — но что именно?»
Девушка уставилась на картину так, словно могла одним волевым усилием проникнуть в ее тайну или, вернее, вызвать последнюю к жизни. Однако, разумеется, ей ничего не открылось.
— Пошли отсюда, — велел Рэдд. — Мне пора заниматься делами, а что касается тебя… погляди, какая чудесная погода! Почему бы тебе не подышать свежим воздухом? И не погреться на солнышке — тебе это полезно.
Они спустились на первый ярус, а затем разошлись каждый своей дорогой.
— И вот что, Ребекка, — через плечо бросил Рэдд. — Не беспокойся по поводу сновидений. От них тебе беды не будет.
Лишенная общества подвергнутой наказанию Эмер, Ребекка принялась бесцельно бродить по замку. Рэдд оказался прав: денек и впрямь выдался чудесный; мягкий южный ветерок веял с соляных равнин, а это даже сейчас, когда лето было уже на исходе, означало, что погода так и останется теплой и солнечной. И все же Ребекку чуть ли не трясло: ее одолевали мысли одна тревожней другой. Девушке так часто хотелось, чтобы ее жизнь хоть немного походила на старинные романтические предания — те самые, которые Рэдд презрительно называл «смехотворными мифами»; это желание охватило ее впервые, едва она научилась читать. В те времена волшебство было чем-то совершенно заурядным. Хотя нет, не так. Подлинное волшебство никак не может оказаться чем-то заурядным, но тогда оно было составной и неотъемлемой частью жизни и с ним считались абсолютно все, оно было точно такою же реальностью, как ветер, или солнечный свет, или пение певчих птиц; то есть существование явления не подвергалось сомнению, хотя природа его и оставалась загадочной. А теперь Ребекка и сама более чем драматическим образом столкнулась с тем, что волшебство и впрямь присутствует в мире, в ее собственном мире, и основным чувством, которое она при этом испытала, стал страх. Страх перед неизвестным, страх перед необъяснимым, страх перед тем, что ночные кошмары, преследовавшие ее в детстве, вернутся и примутся за нее с новой силой, страх перед тем, что собственное безоглядное любопытство может завести ее на такие тропинки, от прогулок по которым следовало бы категорически воздержаться.