«И почему он отскочил от меня так стремительно? Как будто я его отравила… — Ее смятение нарастало. — А что случилось бы, если бы именно в эту минуту не вошел Алый Месяц? — Любой вопрос порождал новые вопросы, и ни на один не находилось ответа. — И почему я от него убежала?»
Чувствуя себя беспомощной, всеми покинутой и чрезвычайно себя жалея, Ребекка не столько размышляла, сколько бродила мыслями по кругу.
В конце концов подземные толчки прекратились — и хотя бы это было само по себе отрадно. Но тут она расслышала далекий бой колокола — и все недавние страхи вспыхнули с новой силой. Она не могла не думать о легендарном колоколе из Дериса, в который, по преданию, звонили лишь в пору чрезвычайной опасности. И тогда, как сказано в книге, которую она читала в Архиве у Милдена, звон колокола становился слышен в каждом уголке королевства. Потому что он возвещал роковой час.
Долго промаявшись без сна, Ребекка наконец уснула. Но и во сне ей не суждено было обрести покой; сновидение превратилось в бесконечную схватку с самой собой. Она понимала, что сон необходимо выпрясть, чтобы отыскать Невилла, заглянуть в будущее и найти средства отвести роковую судьбу, которая угрожает смять все ее существование. Но эти попытки ни к чему не привели. Образы сна повторялись вновь и вновь, переливаясь радостью на лице, придвинувшемся к ее лицу вплотную, в прикосновении рук к ее коже, в мальчишеском удивлении у него в глазах. Она не понимала, черпает ли этот сон образы из ее разгоряченного воображения или же из некоего неправдоподобного будущего, но в нем всплывали желания, в которых она бы никогда не посмела признаться себе наяву, а проснулась она с таким чувством, словно еще и не жила на свете.
Она вернулась в реальный мир, раскрасневшись от счастья. И испытала чувство жгучей утраты, проснувшись в одиночестве, чувство острое и сильное, настоянное на удивлении и на осознании собственной вины.
«Только не смейся надо мной», — взмолилась девушка.
«Я бы не осмелился, Ребекка», — услышала она его ответ.
Король тоже провел беспокойную ночь. Его люди умело расправились с хлопотами, возникшими в связи с подземными толчками, но это не избавило его от волнения. Монфор понимал, что теперь ему предстоит приступить к следующему этапу в выполнении поставленной им перед самим собой на всю жизнь задачи. Ему следовало уделить внимание государственным делам, наложить швы на расползшуюся было ткань единства страны и привести в действие свои основные планы. Но он не мог сосредоточиться на этом, то и дело, против своей воли, думая о Ребекке. Перед его мысленным взором мелькало ее лицо, на котором одно выражение сменяло другое — счастье, гнев, унижение, неуверенность, подозрительность, решимость и грусть, — но которое неизменно оставалось прекрасным.
Он мысленно проклял себя за нелепый поступок. «Интересно, что она обо мне подумала?» И тут же предпринял неискреннюю попытку самооправдания: «А нечего ей было приставать ко мне со своими глупыми россказнями!»
Монфор понимал, что Алый Месяц будет хранить молчание, но не подсматривал ли за ним с Ребеккой кто-нибудь еще? Вспоминая свой поцелуй, он отчаянно заморгал. «Ну почему я придаю ей такое значение?» — озадачил он себя.
Единственный разумный ответ тут же пришел ему на ум, но он предпочел поскорее забыть о нем. В его жизни просто не было места для любви.
Вскоре после того, как Ребекка проснулась, к ней в спальню пришел Гален.
— Рэдд очнулся, — сообщил он. — И просит тебя к себе.
Ребекка поспешила в спальню постельничего. Там, держа отцовские руки в своих, сидела Эмер.
— Он вновь заснул, но он уже не тот, что прежде. — Глаза Эмер сияли, вид у нее был усталый, но радостный. — И дыхание его стало куда сильнее.
Ребекке захотелось немедленно разбудить Рэдда, но она справилась с внезапным порывом.
— Он начал просыпаться, когда случились эти толчки, — продолжила ее подруга. — Как будто дрожь земли разбудила его. А сегодня утром он открыл глаза и заговорил.
— И что же он сказал?
— Говорил он малость невнятно, — с грустью пояснила Эмер. — Сказал почему-то, что моя мать любила меня. Потом завел речь о каком-то свете или о чем-то в том же роде. Говорил почти так же безумно, как ты! Но одно он сказал со всей ясностью: ему хочется тебя увидеть. Он ведь поправится, правда? — закончила она на грани от того, чтобы расплакаться.
Ребекка поглядела на бледное безжизненное лицо Рэдда, и у нее возникли на этот счет определенные сомнения, но поделиться ими с Эмер она не имела права.
— Конечно, — ответила она. — Я уверена, что поправится. А нянюшка что-нибудь говорила?
— Стоило ему открыть глаза, она умчалась принести ему поесть, — ухмыльнувшись, сообщила Эмер. — Должно быть, она решила задать по такому случаю настоящий пир!
Веки Рэдда затрепетали.
— Подождите меня! — отчаянным голосом выкрикнул он. — Подождите меня!
— Все в порядке, отец. — Эмер пожала ему руку. — Я с тобой.
Постельничий посмотрел на дочь, в глазах у него горели боль и утрата. Но тут он вроде бы пришел в себя и ответил ей пожатием на пожатие. А потом обратился к Ребекке.
— Рад, что ты пришла, — тихим и слабым голосом проговорил он.
Выглядел он таким больным и измученным, что Ребекка вновь засомневалась в том, удастся ли ему оправиться, однако она выдавила из себя улыбку. Эмер подвинулась, позволив ей подсесть на кровать.
— И я рада, что тебе стало лучше, — сказала Ребекка со всею возможной непринужденностью, хотя слова застревали у нее в горле.
Какое-то время они помолчали, не зная, с чего начать. Обоим хотелось позабыть о былых обидах, но и тот, и другая понимали, что для начала необходимо объясниться.
— Прости, что обманула твое доверие, — начала наконец Ребекка. — Я вовсе не хотела тебя обидеть.
— Я вел себя крайне глупо, — мрачно признался Рэдд. — И просить прощения на самом деле следовало бы мне самому. Я был не прав, стараясь скрыть от тебя кое-что, но мне было страшно. Я относился к тебе как к родной дочери. И сама мысль о том, что ты можешь оказаться вовлечена в такое… — Его голос дрогнул. — Прошу прощения.
— Но с тех пор произошло столько всего, — вздохнула Ребекка.
— Да, я знаю, — перебил он девушку и уставился в потолок.
— Но откуда?
Теперь она совершенно растерялась.
— Я видел сны, — ответил он, и его исхудалое лицо озарила слабая улыбка. — Хотя, возможно, это было нечто большее, чем всего лишь сны. Я разговаривал со своей женой. Она выглядела по-другому, но голос остался тем же самым. И я все еще любил ее — после всех этих лет.
Теперь на глаза ему навернулись слезы. За спиной у Ребекки судорожно всхлипнула Эмер.
— Значит, тебе известно, какое значение имеет эта книга? — спросила Ребекка.
Со своими настырными расспросами она чувствовала себя бессердечной, но спросить и узнать было необходимо.
— Эта чудовищная книга, — с гримасой на лице пробормотал Рэдд. — Как я ее ненавижу!
— А где она сейчас? — выпалила Ребекка.
Рэдд помедлил с ответом, говорить на эту тему ему по-прежнему не хотелось. Медленно и мучительно он поднял голову и посмотрел Ребекке прямо в глаза.
— Ты прощаешь меня?
Теперь он плакал, и его голос звучал еще тише, чем раньше.
— От всего сердца.
Ребекка и сама чуть было не расплакалась.
— Пообещай мне кое-что.
— Все, что хочешь.
— Запомни, что предопределение — это не истина, — медленно произнес он. — Будущее всегда может оказаться и несколько иным.
— Я запомню, — пообещала Ребекка.