Слуги Петерс и Камп — два мужлана невероятной тупости, но крепкие и работящие. Камп к тому же и повар, свое дело знает хорошо.
Гувернантка — по словам Галланта ее зовут Эдит, однажды он оговорился „Сарепа“, но тут же поправился и три раза повторил имя Эдит.
Я ее еще ни разу не видел. Она живет в том крыле здания, доступ в которое закрыт для всех, кроме Петерса.
Сарепа — имя малазийской принцессы прошлого века.
Питание очень хорошее для столь скромного заведения — меню весьма разнообразное, а продукты отменного качества.
К ученикам относятся хорошо и заботливо. Однако я заметил, что они отличаются от своих сверстников какой-то усталостью, а также отвращением к физкультуре и силовым играм.
Имеется превосходный спортивный зал, но туда никто не заглядывает. Шортен, который преподает и физкультуру, прямо валится с ног от усталости, обходя двор во время перемен.
Ученики никогда не покидают стен школы, не ходят на экскурсии, а как они проводят каникулы, я пока не знаю.
По воскресеньям в зале, используемом как часовня, какой-то священник, мистер Дилмот, служит обедню. Это высокий человек с бараньим лицом, распевающий псалмы козлиным фальцетом и останавливающийся затем, чтобы отхлебнуть из плоской фляги, которую носит в кармане своей рясы.
Мистер Спенсер выдал мне аванс в счет будущего жалованья, хотя я и не просил об этом. До сих пор он только раз обратился ко мне со следующими словами:
— Я заметил, мистер Грейг, что вы слишком мало едите в столовой. Вы подаете плохой пример ученикам.
Больше сказать не о чем. Я могу уходить в город, когда мне заблагорассудится. Но школа расположена далеко на окраине, и надо долго идти по бесконечным пустырям, грязным и заросшим сорняками, пока доберешься до моста через Тиз, который я так тщетно разыскивал в прошлый раз.»
Выдержка из следующего письма мистеру Эдварду Ривзу, эсквайру.
«…Ничего особенного сообщить не могу. Весьма удивлен, что ни разу не видел гувернантки, а однажды, когда я захотел пройти в правое крыло здания, которое я про себя именую „запретной зоной“, передо мной вдруг вырос Петерс. Он знаком велел мне удалиться, и на его лице в этот момент появилось довольно свирепое выражение.
Я чувствую себя усталым. Боюсь, что слишком обильная пища мало подходит для моего слабого желудка.
Шортен предложил мне делать уколы, но я отказался, так как в это мгновение в его тусклых глазах сверкнул какой-то пугающий огонь.
В общем нет ничего особенного, что могло бы вас заинтересовать. Кроме, пожалуй, небольшого происшествия.
Ученики мало общаются с преподавателями, но один из них относится ко мне с явной симпатией.
Это некто Мендавен, француз, сын владельца баржи. Он поживее других, да и покрепче.
Однажды, когда я зашел в пустой географический кабинет, я увидел Мендавена около одной из карт. Он дружески кивнул мне и, подойдя ближе, шепнул на ухо:
— Знаете, я видел, как вы пытались пройти в правое крыло, но вам помешал Петерс. Если вы хотите ЕЕ увидеть, следует идти в то время, когда Петерс гасит свет в дортуарах.
— Увидеть ее? О ком вы говорите, Мендавен? — спросил я.
— Не притворяйтесь, — ответил он, — ее… гувернантку. Знаете… она — негритянка.
Ничего больше мне узнать не удалось. Кроме того, у меня складывается впечатление, что после этого разговора Мендавен избегает меня.»
Последнее письмо Энди Грейга мистеру Эдварду Ривзу, эсквайру.
«…Несколько дней тому назад — клянусь вам, дело именно в этом, — даже предположение о наличии тайны в Спенсер-Холле казалось мне чистейшим абсурдом. Теперь дело обстоит иначе.
Мендавена больше здесь нет. Но не думайте, что случилась трагедия — его просто отчислили из школы. Приезжал его отец весьма недовольным. Перед отъездом парнишка едва успел перемигнуться со мной, и я понял, что его неожиданное отбытие и те несколько слов связаны между собой, как нитка с иголкой.
Кроме того, я постоянно ловлю бросаемые на меня исподтишка взгляды: угрожающе-мрачные — Спенсера, жадные и жестокие — Шортена, смертельно-ненавидящие — Петерса.
Я принял отчаянное решение — хочу проникнуть в „запретную зону“. Если от меня не будет больше никаких вестей, Вы поймете все — за свою смелость я поплачусь жизнью.
Но одна из Ваших фраз по-прежнему звучит в моей голове: „Когда вы будете более расположены к откровенности, вы скажете мне больше…“
Этот день настал.
„Владычицу тигров“ написал не я. Я не автор, а переписчик и вор.
Дело обстояло следующим образом. Как-то вечером, когда шел сильнейший дождь, совсем как во время нашей встречи, я слонялся по улицам Лондона замерзший и голодный. Особенно меня донимал холод. И вдруг я вижу афишу, сообщающую о том, что некий мистер Рэквей прочтет в Народном лектории лекцию о жизни и повадках тигров.
Народу в зале было мало. Я не помню, о чем говорил докладчик, ибо блаженно дремал на своем стуле и наслаждался теплом. Рядом со мной сидела молодая элегантная дама, которая, как мне кажется, с вниманием слушала сего знатока тигров.
Меня эти хищники вовсе не интересовали, но вход в Народный лекторий был бесплатным, а зал превосходно отапливался.
В конце концов я заснул — меня разбудили слова сторожа: „Дамы и господа, мы закрываем!“
Соседки моей уже не было, но стул не был пуст — на нем лежала сумочка. Никто не видел, как я взял ее и спрятал под пальто. В сумочке не было ничего ценного — несколько шиллингов, они пришлись мне как нельзя кстати, да пачка листов, исписанных тонким женским почерком.
Я прочел их позже — это была рукопись романа, действие которого происходило в пресловутом Лингорском лесу.
Как раз в эти дни издательство „Грейп и сыновья“ объявило о том, что оно опубликует книгу об экзотических приключениях.
Я переписал рукопись, кое-что прибавляя, кое-что выбрасывая.
„Грейп и сыновья“ заплатили мне пять фунтов и придумали автору новое имя — Адельсон Летхем.
Обидно, что моя откровенность ни на йоту не продвинет Вас в интересующем нас деле.
Постскриптум. Готовясь к экспедиции в „запретную зону“, я обнаружил тайник, куда Петерс прячет свое виски. Я накапал в эти виски капель тридцать снотворного, которое мне очень расхвалил один аптекарь.»
Спенсер-Холл погрузился в сон. Последним погасло окно Шортена. Энди выскочил из дортуара, где спали его ученики, и направился в правое крыло здания.
У него был карманный фонарик, но зажигать его он не стал, так как все коридоры были залиты лунным светом.
Проходя по часовне, он едва не споткнулся о темный мягкий предмет, который вначале принял за кучу тряпья. Но приглядевшись, он узнал пальто отца Дилмотта, сшитое из грубого черного драпа. Позади аналоя, где во время службы восседали Спенсер, Галлант и Шортен, находилась низенькая дверь, ведущая в правое крыло. Она не была заперта, и Энди беспрепятственно миновал ее. Он очутился в холле, едва освещенном венецианским фонарем, и снова чуть не споткнулся, но на этот раз о тело Петерса.