Если представить жизнь как своеобразную киноленту, то фильм под названием Юки Мурасаки обрезали в самом начале, на первых шестнадцати минутах из полуторачасового хронометража.
Сколько лет ей оставалось? Два года? Три? Стражи долго не живут. Каждый день она семимильными шагами приближалась к своей кончине.
Вот почему Мурасаки была нелюдимой. Её светлую жизнь вдруг погрузили в пучины мрака. В тёмную бездну. Вот почему она пошла на поводу у культа. Были и другие причины, разумеется, ребёнку сложно выдержать давление со стороны родителей, но главным образом Мурасаки хотела отомстить. Ей было всё равно на спящего бога и на Вестника. Эти люди, думала она, забрали её жизнь, и она хотела за неё поквитаться.
Или нет.
На самом деле всё это просто мои предположения. Но звучит стройно, не правда ли? В какой-то момент Мурасаки замолчала. Она высказала всё, что было у неё на душе, и теперь чувствовала себя… Без понятия. Она молчала. И я молчал. В душевой повисла тишина.
Немного помявшись, я заговорил:
— Знаешь, Мурасаки…
Она повернулась.
— Я всё исправлю.
12. обещание
— Я всё исправлю.
— Ах? — удивилась она.
— Я… Нет, мы. Мы уничтожим Вестника, прогоним всех этих монстров и не умрём. Никто не умрёт. Мы спасём мир — в самое ближайшее время, а потом ты вернёшься в команду по плаванию, Мацуя будет и дальше смотреть за своей сестрой, ей сделают протезы, и она сможет ходить, Кирияма… На самом деле с ним и так всё в порядке, здесь я не придумала… Но все мы вернёмся к своей обычной, скучной жизни. И мы с тобой будем подругами. Возможно, ты даже научишь меня плавать, — я выдавил улыбку.
Слащаво получилось, но почему бы и нет?
Мурасаки некоторое время смотрела на меня растерянными глазами; затем отвернулась, прикусила губы и буркнула:
— Глупость…
— Может быть.
— Так не бывает.
— Но можно попробовать, правда?
Мурасаки замялась, глубоко вздохнула.
— Ямато…
— Вся внимания.
— Мне… Надо тебе кое-что…
И тут я понял, вот он: ключевой момент. Если она сейчас признается, что намеревается сделать, мы ещё сможем всё исправить. Свяжем её родителей, спасём завтрашнюю конференцию, мы что-нибудь придумаем, я что-нибудь придумаю, нужно только…
— Я… — шептали покусанные губы Мурасаки.
Щёлк!
Дверь вздрогнула и резко приоткрылась. Мурасаки и я одновременно отскочили в сторону, девушка поспешила прикрыться моей жилеткой, но делать этого было ненужно. Из дверного проёма показалась её мать в своём нелепом чёрном платье.
— Ох, ты здесь моя дорога. Как я и думала… Мы заметили, что в бассейне горит свет, и… Ох! Да у тебя, я смотрю, компания…
Губы женщины изогнулись в приторной как яд улыбке, когда она меня увидела. Сам же я едва ли замечал её присутствие. Всё моё внимание было сосредоточено на Мурасаки. Едкая горечь брызнула в моё сердце, когда я увидел, как её лицо стремительно превращается в непроницаемую маску, за которой скрывалось во время вечернего обеда.
— Прошу прощения, мама, — сухо сказала Мурасаки.
— Ничего, моя дорогая, — быстро прощебетала женщина, — Ни-че-го. Давно пора починить эту проклятую дверь. Ах, но знаешь, я, конечно, очень рада, что ты продолжаешь свои тренировки, но именно сегодня не стоило этим заниматься. Завтра у нас большой день: конференция, — она проговорила это слово с неким иностранным акцентом, — тебе следует хорошенько выспаться…
Когда мы вышли, Мурасаки вернула мне жилетку и стала одеваться. Лишь по возвращению в зал я уловил момент, когда её мать заговорила с дворецким, и обратился к девушке вполголоса:
— Придёшь к нам? В смысле, на завтрак. Заодно возьмёшь подарок Нанако…
Мурасаки приоткрыла губы и уже собиралась ответить, когда её мать пропела:
— Хватит судачить, мои дорогие. Завтра очень, очень большой день. Всем спать!
Мурасаки молча повернулась и стала подниматься на второй этаж.
Я же, в компании дворецкого, которому было велено меня проводить, вышел на улицу в тёплую и душистую летнюю ночь…
На следующее утро Мурасаки так и не пришла на завтрак. Я всё время поглядывал на дверь, и в какой-то момент меня наполнила едкая горечь упущенной возможности. Я раздражённо посмотрел на Кирияма, который активно уплетал омлет с ветчиной. Последний смутился и спросил с набитым ртом:
— Што?
Я махнул на него и вздохнул.
Открытие конференции было назначено на девять часов утра. В восемь двадцать к нам зашёл дворецкий и попросил следовать за ним.
На дороге нас ожидала глянцевая чёрная машина, похожая на форд. Все двери были открыты. На водительском кресле сидела мать Мурасаки — как ни странно, именно она была водителем в семье. Её муж сидел рядом. Мурасаки в майке и джинсах занимала заднее сидение.
Я, Кирияма и Мацуя уселись вместе с ней.
Обыкновенно, я предпочитаю сидеть возле окна, но сейчас я пренебрёг своим предпочтением, чтобы сесть рядом с Мурасаки. Мне хотелось уловить момент и поговорить с ней, но, стоило мне протиснуться на своё место, и я понял, что дело это было гиблое. Мурасаки молча смотрела в окно. На моё сказанное шёпотом «Привет» она даже не ответила. Словно и не было вчерашнего разговора. За ночь она вернулась к своей прежней ипостаси. Впрочем, не совсем. Вскоре я заметил, что девушка нервно теребит пальцами.
Она делала это всю дорогу, на протяжении которой её мать говорила, говорила и говорила… Не имею ни малейшего понятия о чём, да и она, наверное, сама этого не знает. Некоторые люди могут тараторить на автомате, точно так же как другие покачиваться, заламывать себе пальцы или дышать. Только отец Мурасаки был молчаливым. Я заметил, что время от времени он поглядывает в салонное зеркальце, и судя по тому, что наши взгляды ни раз не сошлись, смотрел он исключительно на свою дочь.
Атмосфера в городе была оживлённая; конференция была важным событием, у которого была как деловая часть, которая должна была пройти за закрытыми дверями, так и публичная — своего рода праздник единения народов.
Провести её собирались на площади неподалёку от главного парка. Вскоре в окне показались молодые дубы и каштаны, под сенью которых расположились лотки с уличной едой и сувенирные магазинчики. Ведущие к ним длинные очереди напоминали пёстрых змеек.
— Приехали! — триумфально объявила мать Мурасаки и припарковалась на платной парковке. Мы вышли. День был светлым и безоблачным, но время от времени поднимался прохладный ветер. На выходе с парковки нас встретил Куросаки. Он стоял в сопровождении нескольких рослых мужчин, сверкая улыбкой и круглыми линзами своих очков.
— Добрый день, господин Мурасаки, госпожа Мурасаки. Премного благодарен, что вы согласились подвезти моих подопечным.
— Ох, не стоит! — ответила женщина. Её муж смущённо улыбнулся.
— И опять же, прошу извинить, что мне придётся забрать вашу драгоценную дочь…
— Забрать? — спросил я.
13. х
— Забрать? — спросил я.
— Именно так, Надесико, — он посмотрел на меня. — Страж — публичное лицо. Для вас и для меня, как вашего куратора, приготовлена отдельная ложа.
— Нам нужно будет… Что-то делать? — с лёгким волнением спросил Кирияма.
— Ничего особенного, Рьюсей, — Кирияма вздрогнул, когда его назвали по имени. — Не волнуйтесь, вести парад вас никто не заставит. Пожмёте несколько сморщенных старых рук, сделаете несколько фотографий и всё. Чистая формальность. Кьён — имя Мацуя, — ваша сестра смотрит трансляцию? Я уверен, что она чрезвычайно обрадуется, когда увидит вас по телевизору…
Мацуя сперва нахмурил свои толстые брови, затем неуверенно кивнул.
После этого семья Мурасаки попрощалась со своей дочкой, — мать что-то прошептала ей на ухо, — и направилась к своим богемным друзьями. Мы проследовали за Куросаки.
Площадь, на которой должна была пройти церемония, представляла собой широкое мощёное пространство между зеленеющим и находящимся на некоторый возвышенности парком, на пригорке которого люди очень любили устраивать пикники, судя по знаку, запрещающему это дело, и синим небоскрёбом. Возле него был построен стенд и размещались стулья. Пространство для прессы, государственных служащих и важных гостей было строго разграничено. Охраны было не занимать, и тем не менее, в отличие от Икари, которому везде нужно было показывать свой бейджик, Куросаки пропускали просто так. Стоило охранникам его завидеть, и они расступались, как воды перед Моисеем.