— Идём, — сказала она, ступая на тропинку, которая разрезала ровный, как под линеечку, газон.
Я проследовал за ней.
Поднимаясь на порог, я бросил взгляд на табличку, которая венчала беленькую дверь. Фамилии на ней не было, даже затёртой. На золотистой поверхности была выгравирована единственная буква: «Х».
К этому времени я уже примерно понимал, что здесь происходит, а потому совсем не удивился, когда с другой стороны дверного проёма меня встретил не обыкновенный американский дом, но совершенно стерильный белый коридор.
Вместе с Х мы прошли его до конца и повернули направо. Там была очередная дверь, из тех, которые обыкновенно встречаются в больницах. Х стала перед ней и замялась. В её исполнении нерешительность выглядела довольно странно. Она была похожа на робота, которого резко выдернули из розетки. Наконец девушка повернула ручку и провела меня внутрь.
Белизна.
Именно предельная белизна первой бросалась в глаза, стоило только переступить порог палаты. Затем, постепенно, белизна начинала приобретать очертания. Посреди палаты стояла больничная койка, накрытая тонким, чистым, — примерно такие давали в детском садике во время тихого часа, — покрывалом. За ним тускло выступала фигура женщины.
Назвать её возраст было проблематично. Она была взрослой, определённо, и в то же время сам факт, что мне приходится делать это уточнение, говорил о том, что было в ней нечто детское, чистое… Её длинные светлые волосы словно речные заводи разливались на покрывало; всё её тело было спрятано; виднелось только лицо — красивое, чистое, невинное… И непоколебимое, как у мертвеца.
Её запросто можно было принять за мёртвую, если бы не пронзительный в такой светлой и тихой комнате писк, который изредка издавал датчик сердцебиения, рисуя при каждом своем возгласе маленькую гору на чёрном экранчике.
«Марусаки» стала перед женщиной и посмотрела на неё.
Повисла тишина, нарушаемая только редким и пронзительным писком.
— Это ты… Так? — спросил я наконец тихим голосом.
Х кивнула.
— Как тебя зовут? На самом деле?
— Больше… я… не помню…
Я кивнул и снова посмотрел на женщину. Видимо, примерно тридцать лет назад, во время первого явления Вестника, она была ещё совсем ребёнком, настолько маленьким, что даже не запомнила собственное имя. И как его запомнишь, если в один момент оно, как и все прочие детские воспоминания, погрузились в туман, и на смену ему пришла единственная бирка: Пациент Х.
Тот самый.
Тот самый ребёнок, который впервые заговорил о Вестнике. Икари мне про него рассказывал. Да и я сам я кое-что прочёл за время собственных изысканий. Именно «Х» впервые заговорила о том, что скоро явится Вестник. Она предупреждала. Её не слушали. Он пришёл и мир закончился. Это была официальная теория. А на самом деле…
— Всё… так… и было… Почти, — проговорили губы Мурасаки.
И завели рассказ.
58. кролик
Это была история про маленькую девочку, жившую среди высоких людей в белых халат и немногочисленных сверстников, у которых не было имён, но только буквы и цифры, и которые неумолимо исчезали один за другим, когда приходило время им погрузиться «в сон».
Люди в белых халатах называли это «тихий час». Х этого не понимала. У неё было представление о том, как долго длится час, и в то же время других детей забирали на куда большее время. Их забирали навсегда. Они пропадали, на смену им приходили новые, на них ставили опыты, — не очень болезненные, не всегда, — и снова забирали, и так далее, снова и снова.
В один момент Х обнаружила, что все её друзья, те, которые впервые встретили её в этом месте, или вернее будет сказать встретили её сознание, когда оное проклюнулось из небытия самого раннего детства, исчезли. Вместо них появились новые, но Х теперь не хотела заводить знакомства. Она не видела в этом смысла. Она знала, что рано или поздно их тоже заберут. Что, возможно, заберут и её тоже.
Она была не против.
Ей было одиноко.
Если её друзья спят, она тоже хотела бы заснуть.
Шли дни, и вот, однажды, сидя в общей комнате, в совершенно белом помещении, в котором лежали разноцветные игрушки, строя башенку из кубиков, Х вдруг заметила, что один из кубиков… Приоткрылся.
Одна его грань задвинулась, и наружу из темноты выглянул маленький человеческий глаз. Осмотрелся боязливо и спрятался назад. Х сморгнула. Затем из тёмного карманчика медленно, неуверенно высунулась маленькая бронзовая дудочка с тонкими, как музыкальные ноты, ручками. Она тоже осмотрелась, посмотрела на Х, медленно кивнула и тихонько прощебетала, как птичка:
— Ду…
Х уже было наклонилась, чтобы внимательнее рассмотреть странную игрушку, когда дудочка резко спряталась в карманчик. Наконец зазвучали, сперва тихо, а потом громко, приближаясь, пухленькие лапки, и наружу из кубика показался маленький плюшевой кролик. Осмотрелся, принюхался, затем посмотрел на Х и поклонился.
— Здравствуйте, сударыня.
Х разинула рот. Всё происходящее было невероятно странным, да и сам кролик, теперь, когда она присмотрелась к нему, показалась ей каким-то… не таким. Но что именно в нём было не так, она выразить, то ли потому что ей не хватало словарного запаса, то ли ещё почему, не могла.
И всё же кролик оказался приветлив. Он предложил поиграть. Они поиграли. А потом Х проснулась и с некоторой грустью осознала, что всё это был просто сон.
Однако на следующий день сон повторился. И на следующий. И снова. И опять.
Она привыкла, что каждую ночь, или, вернее, каждую тень, потому что ночь, про которую для неё читали сказки — не люди, но диктофоны, — и время, когда выключается свет и приказывают спать, воспринимались ей как совершенно разные не связанные друг с другом вещи… Так вот, каждую «тень» она стала видеться с кроликов. Играть. Вскоре, она даже привыкла к нему, хотя странность, замеченная ей при первом его появлении, оставалась неизменной.
Иной раз, когда они сидели за игрушечным столиком и пили чай, и кролик наклонился, дуя на свою кружку, она заметила у него на спине тонкую молнию, как от костюма; в другой, играя в салки и бегая за кроликом, который прыгал на своих пухленьких лапках по белой комнате, она вдруг заметила, очень отчётливо, хотя и всего на секунду, глаз, который выглядывает у него со спины. Нет, который выглядывает у него НА спине.
В общем, её друг был довольно странным, и в то же время это был единственный друг, который её не бросит. Ведь если он появляется только во снах, значит, останется с ней, даже когда и ей придёт время пойти на «тихий час».
А потом всё изменилось.
Этому предшествовал разговор, который произошёл во время их очередного чаепития.
Х, пригубив пластиковую чашку, с интересом смотрела в глаза кролику. Иногда ей казалось, что в их глянцевой чистоте то и дело мелькает нечто иное — быстрое, неуловимо… и странным образом большое.
Вдруг кролик деловито поставил игрушечную чашку на столик и заявил:
— Между прочим, сударыня, Вестник скоро будет здесь.
— Весь-ник?..
— Именно так, именно так, — сказал кролик, показывая на золотистые часики, которые висели у него на шее. — Совсем скоро будет здесь.
— И чтё?
— Ох… вы узнаете это совсем скоро, сударыня, совсем скоро… — ответил кролик с многозначительной улыбкой.
Х задумчиво, как это делают взрослые, кивнула, и сделала ещё один глоточек из пластиковой чашки.
А на следующий день кролик не пришёл. Она испугалась. Неужели он тоже решил её бросить? Неужели и его тоже увели на тихий час? Она стала бегать, метаться и вдруг заметила кубик, из которого он всегда появлялся. К своему удивлению Х обнаружила, что последний стал заметно больше. Он стал настолько большим, что теперь она могла протиснуться внутрь.
Х боязливо посмотрела на тёмное отверстие, и, поджав губки, стала медленно углубляться в темноту…
Вскоре она привыкла и стала с интересом смотреть по сторонам. Ей вспоминалась широкая труба из красной пластмассы на детской площадке, на которую её и остальных детей изредка выводили поиграть. Прямо как в трубе, в которой твоя кожа приобретала алый оттенок, в туннеле было не совсем темно, но стоял приглушённый полумрак.