— Эй! Не по правилам! — орали они. — Брось быстро!
— Ну что? — прошипел Кий. — Моя очередь казарму мести? Или ты попутал чего, деревенщина немытая?
Он подошел к лежанке и сдвинул в сторону чужие вещи.
— Я тут лягу. Кому не нравится, может мне в лицо это сказать. Я еще раз объясню.
— Ну, вот так наш Кий на учебу и явился, матушка, — закончил свой рассказ Берислав. — Он у нас на всю сотню самый свирепый отморозок, хоть и мелкий еще. Наставники говорят, что такого звереныша к нам далеко не каждый год заносит. На него ведь даже бродячие собаки брехать боятся. Как видят его, так сразу с дороги уходят.
— Собаки-то еще почему? — изумилась Людмила, которая никак не могла смириться с тем, что про ее ненаглядного сыночка рассказывают какие-то страсти.
— Да он вожака стаи убил, — поморщился Берислав. — Тот на него зарычал, а Кий в него нож метнул. А потом сказал, что любого зарежет, кто на него зубы оскалит. Хоть собаку, хоть человека. Его и старшие мальчишки побаиваются. Говорят, что он на всю голову тронутый, совсем как берсерк нурманский.
— Глупости это все, — поджала губы Людмила. — Не такой он. Наговаривают на него.
— Славный вырастет воин, — усмехнулся в густую рыжую бороду Теодон, который с интересом прослушал весь рассказ от начала до конца. — Добрая у вас порода, дорогая теща! Надеюсь, и ты мне, Умила, таких сыновей родишь.
— Конечно, мой любимый муж, — с непроницаемым лицом ответила девушка. — Я исполню свой долг. Ты можешь не волноваться об этом.
В то же самое время. 19 января 639 года. Аббатство Сен-Дени. Недалеко от Парижа. Нейстрия.
Она истово молилась, жадным взглядом впившись в изображение святого Дионисия, который взирал на нее с грустной понимающей улыбкой. Здесь, прямо в шаге от нее, лежали его мощи, обретенные совсем недавно. Королевская казна оплатила реликварий, искусно сделанный из чистого серебра, куда и положили часть его нетленного тела. Она уже в сотый раз покрыла поцелуями потемневшее серебро святыни и облила его слезами, но все было напрасно. Ее муж умирал. Здоровяк, которому лишь недавно минул тридцать один год, тяжело заболел. Проклятая дизентерия! Она косила и знать, и простолюдинов. Господь милосердный обрушил на Галлию множество напастей. От чего только не умирали короли франков! И от чумы, и оспы, и от ножа убийц, и от яда в кубке вина. Бывало всякое. Кое-кто даже от старости умудрился помереть, как оба Хлотаря. Лекари, наслушавшись бредней из варварской Братиславы, стали говорить, что эта болезнь происходит от дурной воды и грязи, да только ложь это всё! Ложь и грех великий! Потому как все болезни даны нам господом как испытание и наказание за жизнь неправедную. Так святые отцы говорят! А был ли ее муж святым, несмотря на то, что украсил церкви, жаловал монастырям виллы казненных нобилей и щедро раздавал милостыню? Нет, конечно. Он был грешник, наполовину язычник, живший в блуде с множеством женщин. И это погубило его. И ее тоже погубит, если она допустит ошибку. И ее маленького сына тоже. Она кожей чувствует жадные взгляды, что бросают на земли Нейстрии алчные австразийские лейды. И бургундцы… И бретонцы… И аквитанцы… И фризы… И даны… И норвежцы… И мелкие короли-разбойники из Британии. Господи боже! Да как же ей выстоять в этом мире одной?
— Королева! — майордом Эга почтительно встал с ней рядом. — Его величество зовет вас и сына. Проститься хочет. Он уже последнее причастие принял.
Нантильда встала с колен и вытерла злые слезы. Она теперь совсем одна в этом мире. Разве что Эга поможет ей. Он хороший человек.
Комнатка в церкви была слишком тесна, чтобы вместить всех желающих проститься с королем. Духота от свечей, пота умирающего и дыхания набившихся сюда герцогов была просто неимоверной, но Нантильда мужественно терпела, встав на колени перед умирающим мужем. Пятилетний Хлодвиг держался рядом. Он не слишком понимал, что происходит, но горе матери передалось и ему. Мальчишка стоял у постели отца, а по щеке его проложила себе дорогу одинокая слезинка.