— Вот, значит, как? — Святослав взял в руки письмо из столицы, и углубился в чтение. Закончив с письмом, он помолчал немного и спросил. — У тебя пайцза с вороном. Ты из разведки в Тайную полицию переведен?
— Да, государь, — кивнул Коста. — Таков приказ. Боярин Горан меня начальником тайной полиции префектуры Египет назначил. Александрия — город неспокойный, здесь много недовольных новыми порядками. Да что я говорю! Тут много таких, кто будет любыми порядками недоволен. В городе пятьдесят тысяч человек живет, и народ здесь на редкость горячий. За столетия много зла между людьми накопилось. От малейшей искры бунт может вспыхнуть. Моя задача — это пресечь. Подстрекателей выявить и из города убрать. Явных — в кандалы и камень рубить, а скрытых, особенно из знати, — под благовидными предлогами из столицы удалить и под надзор взять. Тут менялы и ростовщики — главные заводилы. Они же ничего делать не умеют, кроме как лихву в голодный год с простых людей драть. И денег у них очень много, государь, они могут толпу на бунт поднять. Вот это и есть моя наипервейшая задача. Людишек таких выявить и клыки им вырвать.
— Мне Звонимир рассказывал, как ты в Новгороде подстрекателей ловил, — усмехнулся Святослав. — Все еще удивлялись, до чего прыткий малец. И до денег жадный не по годам!
— Не жадный я, ваша светлость, — не на шутку обиделся Коста, — а бережливый! Я великому князю верой и правдой служу. А боярину Звонимиру я по гроб жизни обязан. Если бы не он, так и был бы сейчас рабом или землю пахал бы под Белградом. А к работе руками у меня, государь, ни малейшей склонности не имеется. Я головой силен.
— У меня еще одно дело для тебя будет, — постучал наследник по столу пальцами, — раз ты головой силен. Армия. Мне там хорошей головы как раз сейчас и не хватает. В войске много людей новых. Опасаюсь я, как бы в частях, которые из ромеев собраны, тоже бунт не вспыхнул. Они сейчас служат так, как в нашем войске заведено, и далеко не всем наши порядки нравятся. Скучают они по прежней вольнице. Уже повесили несколько человек, но обстановка в четвертом легионе непростая. Александрией чуть позже займешься, нужно сначала работу в войске наладить.
— Но, у меня приказ…, — попробовал возразить Коста.
— Я его отменяю своей властью, — отмахнулся княжич. — Собирайся и отправляйся в Вавилон. Там легион стоит. Есть там кое-какие верные люди, и одного из них ты знаешь точно…
Месяцем позже. Июнь 639 года. г. Вавилон. Диоцез Августамника вторая. Египет.
Десятник Никита вновь служил в войске, только господин теперь у него был новый. Из тех, кто мог бы знать о его роли во взятии Пелузия, в живых не осталось никого. Да и из его десятка не выжило ни одного человека, они попали под первый удар наступающей княжеской пехоты. Служба в словенском войске была не чета прежней. Кормили от пуза, и жалование платили без задержек, но службу требовали так, что и у бывалых воинов глаза на лоб лезли. Половина десятников была из словен, а вторую половину прогнали через командирские курсы, взяв туда самых понятливых. Сотники и командиры тагм словенами были все до единого, и даже заместитель у легата Артемия был из них же.
А еще воинам запретили утеснять крестьян, брать их добро и тискать без спросу их баб. Это совсем тяжело пошло поначалу. Человек десять повесить пришлось, пока этот пункт устава в тупые головы прочно не зашел. Идешь ты утром на построение, а на виселице твой товарищ висит, который третьего дня по пьяному делу чужим добром поживился. Обычное же дело. Ан нет! Военно-полевой суд, приговор, зачитанный под бой барабанов и пеньковый узел за ухо. И все это в присутствии местного старосты и обиженной семьи. И их родственников. И их родственников тоже… И еще их соседей… Народ просто валом валил на этакое диво полюбоваться. В общем, устав давался не всем, некоторые его положения опытными воинами считались к исполнению необязательными, а потому пока что виселица не пустовала. Легион бурлил, как котел с ухой, и только легат Артемий, обладавший невероятной харизмой и пудовыми кулаками, кое-как держал это разношерстное и разноязыкое воинство в руках. Он был совершенно незаменим, и это понимали все, особенно чужаки-словене, которых ромеи не слишком-то и жаловали.
Никита не роптал, напротив, он лучше других понимал, что именно такой и должна быть служба, изматывающей до предела, до полного отключения головы, до потери страха перед врагом. Иначе не выстоять даже в учебном бою, когда на тебя несутся, уставив копья, истошно завывающие нубийские всадники. А ведь поначалу парни, что из молодых, даже в штаны делали, увидев перед собой конную лаву. Да и сам Никита тоже попервой терялся, не думал, что это так жутко выглядит. Он до этого только с шайками синайских бедуинов резался, а они в правильном строю не воюют. И вот стоишь ты, понимаешь, что вся эта лошадиная масса прямо сейчас тебя в землю втопчет, а сделать ничего не можешь. Только копье вперед можешь вперед выставить, и своим богам молиться. Бросишь строй, тут тебе и конец сразу настанет. И товарищам твоим тоже конец. А потому любой декарх скорее труса своей рукой зарубит, чем позволит всему десятку разбежаться. И справедливость такого решения понимал любой сопляк, решивший сдуру наняться в княжеское войско.