— В Газе говорили, что префект Святослав мальчишка еще, — вопросительно смотрел на него воин. — У него вроде бы даже борода еще не растет.
— Тут воины бороды бреют, — пояснил старший. — Неверные, что с них взять. Муж и без бороды — это ведь позор немыслимый. Аллах накажет их за это. Давай спать!
— А долго нам еще так сидеть? — спросил молодой, подсовывая под голову свой хурджун с немудреным добром.
— Да пока неверные все припасы не съедят, и на бой не выйдут, — сонно ответил старший. — Мы под Иерусалимом так четыре месяца сидели, пока сам халиф не приехал. Вот это скука была!
— Да тут тоже невесело, — разочарованно сказал юноша. — Я думал, здесь будут сражения, добыча и бабы! А тут пустыня, мутная река и море.
— Успеешь еще навоеваться, — рассудительно сказал воин, перевернувшись на другой бок. У него под головой было седло. Воин услышал какой-то хрип и переспросил. — Чего сказал?
Он так и не дождался ответа, а перевернувшись обратно, грязно выругался. Стрела, пущенная навесом, ударила заснувшего мальчишку прямо в висок. Он так и умер во сне, с мечтательной улыбкой на губах, представляя себе сражения, горы добычи и визжащих под ним баб…
— А, демоны! — выругался воин, который рывком сбросил мертвое тело с хурджуна и поднял суму, набитую тряпьем, над своей головой. И вовремя, потому что в нее незамедлительно воткнулась еще одна стрела.
Лагерь вмиг стал похож на разъяренный улей. Воины вскочили, схватив оружие и встали по родам. Щиты на руке подняты вверх, чтобы закрыться от смерти, летящей с неба. Всадники седлали коней, чтобы погнаться за тенями, которые ушли в сторону реки.
— Стой! — орали вожди. — Куда? Там засада! Вас перебьют из тростника!
Всадники, которые понемногу приходили в себя, уводили своих четвероногих друзей подальше от пустыни, ведь несколько коней были ранены и теперь жалобно, с укоризной смотрели на своих хозяев. Вожди были опытными воинами, а потому лучники-нубийцы, притаившиеся в зарослях на берегу реки, разочарованно сплюнули и поплыли на другой берег, толкая веслом узкие травяные лодчонки. Они придут сюда завтра…
Теперь лагерь пришлось отодвинуть и от реки тоже. Стрелы летели каждую ночь, лишая сна, изматывая и превращая осаду из ожидания сражения в ожидание бесславной смерти. Нет чести в том, чтобы поймать подлое жало или камень из пращи, когда ты спишь. Конники теперь патрулировали окрестности непрерывно, и лишь изредка самые отчаянные нубийцы подъезжали прямо к лагерю, насмехались над арабами и уходили в ночь, колотя пятками бока своих лошадей. Стремян они не знали.
— Амир, — командующей кавалерией почтительно склонил голову. — Воины злятся. Черные всадники подъезжают, осыпают нас стрелами и безнаказанно уходят. Долго мы будем это терпеть? Мы гибнем понапрасну и боимся ответить, словно слабые женщины.
— Что ты предлагаешь, Али? — спокойно посмотрел на него Амр. — Погоню?
— Погоню, амир, — хищно усмехнулся тот. — Наши кони лучше. Мы проучим этих голодранцев. Я клянусь!
— Хорошо, — кивнул после раздумья Амр. — Но ты изучишь каждый холм впереди и каждый куст. Это засада, я чувствую это.
— Не беспокойся, амир, — кивнул тот. — Я знаю, что нужно сделать. И где они устраивают засады, я уже тоже знаю. Я нашел все удобные места, их немного. Они истоптаны так, что туда уже ведут настоящие дороги. Эти люди хорошие воины, но они чужие в пустыне. Они пытаются воевать с нами там, где мы сильнее. Они не слишком умны, амир.
В то же самое время. Братислава.
Владимир зашел в полутемную казарму, что освещалась лишь тусклой лампой и отблесками из зева печи, прикрытого дверцей. Он вошел в положенный возраст и, несмотря на мольбы матери, был отправлен в Сотню, как и его старшие братья. Мама почему-то в последний момент пустила слезу, пытаясь доказать отцу, что раз он не наследник, то и незачем его с чернью безродной ровнять. Пусть во дворце растет и уму-разуму набирается. Отец тогда долго колебался, ведь мать всегда его уболтать умела. И в самый последний момент он вызвал его и спросил в лоб:
— Это твоя судьба. Выбирай, сын!
— Отец, я поеду в сотню, — ответил он тогда. — Я не хуже своих братьев.
Мама заревела тогда в голос, и даже впервые в жизни подзатыльник ему дала. Ведь они обо всем уже договорились, и даже речь заготовили. Он не стал с ней спорить тогда, чтобы не слушать бабские бредни. Он согласился для вида, но сделал так, как сам посчитал нужным. А она… А она смотрела на него с непонятным опасением, словно видела впервые.