— Владыка Григорий учит вас этому? — в ужасе закрыл руками рот патрикий. — Тогда он либо святой, подобный отцам церкви, либо сумасшедший еретик. Он же не от мира сего!
— Да нет, это вполне жизненно, — пожал плечами Вацлав. — У нас даже воины со всем пониманием к этому относятся. Ведь у многих свои дети есть. Хотя… У нас большая часть в восемь лет служить идет. Для них это и вовсе закон. Это даны — звери лютые. Они любят малых детишек подбрасывать и копьями ловить. У нас за такое свои же товарищи зарубят на месте, как зачумленного. Вот этому владыка Григорий и учит. Мы раньше словно во тьме жили, звериным обычаем. Я сам много зла сотворил и не понимал этого. А он глаза нам открыл. Так зачем мне убивать невинного? Разве Иисус не проповедовал милосердие, патрикий?
— Проповедовал, — кивнул совершенно ошарашенный патрикий и на всякий случай уточнил. — Но если будет необходимо для дела, ты меня на ленты порежешь? Ведь так?
— Порежу, — кивнул Вацлав. — И буду спать, как невинный младенец. Ибо служба Родине — не грех, а почетная обязанность. Раз моя служба будет заключаться в том, что тебя нужно порезать на ленты, то будь уверен, что я сделаю это со всем тщанием и без малейшего удовольствия.
— Сумасшествие какое-то! — патрикий обхватил виски руками. — Я никогда не пойму, что у вас, варваров, в голове.
— Старшой! — в комнату осторожно вошел Яромир. — Вести из Александрии. Кос… Ну… Тот человек из Египта прибыл и тебе велел передать.
Яромир протянул запечатанный свиток, который Вацлав нетерпеливо раскрыл и погрузился в чтение. Чем дальше, тем больше на его лице проявлялось изумление, а потом он и вовсе свесил руку со свитком вниз и только и смог произнести:
— Дела-а…
— Что-то произошло? — сгорая от любопытства, спросил патрикий Александр.
— Да, нашли того, кто нападение на княжича организовал, — ответил Вацлав. — И это точно не вы. Так что выдохни, слуга императора. Сегодня ты не умрешь.
В то же самое время. Братислава.
— Это сейчас что-то новенькое было! — Самослав поцеловал разгоряченную Людмилу, которая прижалась к нему жарким телом. — Ты что, жена, с индийскими танцовщицами пообщалась?
— Ну и пообщалась. Нельзя, что ли? — в ленивой полудреме ответила Людмила, подставляя распухшие губы для поцелуя. — Богиня не запрещает своего мужчину радовать. Даже, наоборот, велит это делать. Мы же не христиане какие-то. Это они, мракобесы, любовь грехом объявили.
Впрочем, она тут же резко вскочила, мигом потеряв ту негу, которая только что обволакивала ее с головой. Она уселась сверху, крепко обхватив мужа бедрами, а облако ее пушистых волос накрыло князя, словно легчайшее одеяло.
— Что-то я не поняла сейчас! А ты это к чему танцовщиц вспомнил? Или ты тоже с ними общался???
— Мне рассказывали! — поднял перед собой ладони князь в притворном испуге. — Говорят, они в постели очень хороши. Но я сам ни-ни! Зачем мне какие-то индуски, когда у меня живая богиня есть!
— То-то же, — примирительно заявила Людмила, вновь забиваясь подмышку к своему мужу. — Если что-то узнаю, велю этих девок в проруби утопить.
А ведь до чего же она хороша! — удивлялся Самослав, разглядывая ее тело, каждый сантиметр которого был ему знаком. Еще бы! Ведь столько лет женаты! Хорошая генетика, хорошее питание, отсутствие непосильного труда и коптящей печи рядом. Людмила напоминала женщин двадцать первого века, многие из которых в тридцать пять находились на пике красоты и даже своего первого ребенка еще не рожали.
— Бабуля! — насмешливо протянул он, шлепая супругу по гладкому, словно шелк, бедру.
— Я, если что, не против еще побаловаться, — приоткрыла Людмила глаза. — Ты только мигни, дедуля.
— Нет-нет! Давай просто полежим, — быстро ответил Самослав, который поспешно перевел разговор на другую тему. — А чем это от тебя так пахнет приятно?
— Не скажу, — ответила Людмила, снова закрыв глаза. — Это бабье дело, и тебя оно не касается. Тебе что за разница, какое у меня масло для тела, и какой травой я волосы полоскаю?
— В общем-то, да, — ответил, поразмыслив, князь, который знал, что у его жены чуть ли не химическая лаборатория в дальних покоях была. Там непрерывно крутилось какое-то бабье, и делались вытяжки из всяческих трав и цветов. По слухам, его жена равных себе в этом ремесле не имела, а потому ее прическа служила предметом всеобщей зависти. Волосок лежал к волоску.