Збышека, конечно, поставили на самую тяжёлую и неблагодарную работу: лопатой он собирал руду в корытца, а потом нес через всю сеть проходов наверх. Забой его так далеко ушёл в каменный хребет, что путь отнимал уйму времени и сил. Темно было там и жарко. Мокрые, чёрные, будто вылепленные из сажи, колупали проходчики скалу: кайлом с острыми зубцами — твёрдую, а обушком с затупленным концом — ломкую и мягкую. Тут же откатчики лопатами сгребали обломки в деревянные корытца, а возчики несли корытца в главную штольню. У входа в шахту, пока светило солнце, каменное крошево разбирали на пустую породу и рудную, и рудную грузили на вереницу коз, а пустую сваливали в отвал за гребнем горы.
Давешний горбун, которого все называли Горемыкой и почитали за главу, только водил этих самых коз: от штольни и до твердыни, где руду плавили в круглых печах, что ночью приметил Збышек. В ясный морозный день чад от них поднимался высоко‑высоко в небо и, подобно знамени, реял над Необоримым горами. За то горняки ласково называли эти печи «дымарками» и берегли, как родных дитять.
Збышек к труду привык и не выдохся, даже когда сели подкрепиться проходчики в его забое. Стал он их расспрашивать о твердыне, о Горемыке.
— Нечего языком камни перебирать, — оборвали вопросы Збышека. — Не любит Владыка недр пустой болтовни.
«Выходит я — и болтун?» — изумился Збышек, но поперёк ничего не сказал. Он доел сухарь, которым с ним поделились горняки, и предложил:
— Дайте, панове, и мне обушок, что ли? Не должно вам одним силёнку тратить.
Проходчики переглянулись неодобрительно и только головами покачали. Переглянулись и откатчики, и возчики. Все молчали.
Снова удивился Збышек, но решил, что, видно, есть какая‑то примета на сей счёт. Поплевал он на мозолистые ладони, схватил лопату и дальше стал сгребать руду в корыто, пока не загудел где‑то в темноте колокол.
Умм‑м.
Умм‑м‑м.
— Ну пора и честь знать, — сказал главный из проходчиков, и чёрные от каменной пыли, мокрые от пота и воды, капавшей с потолка, поплелись они в твердыню.
Алым догорал короткий зимний день. Тьма ложилась на сизые хребты, на тенистые долины, и горняки снова затянули свою печальную песню. В бывшей замковой кухне снова сели они у круглого, как монета, очага, и женщины накормили их кашей с печеной репой и козьим сыром. Збышеку и вовсе сунули в руки добавку:
— Для рыцаря твоего.
«Рыцаря» Збышек нашел в углу одного из погребов, где тот и просидел весь день, ни с кем не говоря и только отмахиваясь от предложенной еды.
— Збышек, — сказал Ольгерд другу, едва тот приблизился. — Ты не поверишь, но у меня, кажется, голова от них болит. Век висел, по людям скучал, а тут — не знаю, куда деться. Все им что‑то от меня надо. Дети все норовят заглянуть в лицо. Увидят меня — что будем делать?
Збышек призадумался, доел добавку и отправился к Горемыке. Тот лежал на соломе и кайлом своим чесал горб. Жил он в твердыне со своей с матерью и сестрой, с которым был всегда нежен и ласков, будто горняка подменял некий дух.
— Тяжело, пане, хозяину моему обет блюсти при стольких‑то глазах. Нельзя ему келью отрядить?
Горемыка посмотрела искоса и скривил губы.
— Ну, положим, хором пустых тут хватает, да только дров тебе никто не даст. Тут каждое дерево на счету.
— Моему хозяину того не надо. Его вера греет.
— Смотрю я, твоему рыцарю вообще ничего не надо, — заметил Горемыка и продолжил с удовольствием чесать горб.
Збышек на это не ответил. Он поблагодарил горняцкого главу и отправился с Ольгердом искать свободную комнату.
Они снова оказались в пустой зале, сквозь пол и потолок которой проросло дерево. На этот раз Збышека что‑то потянуло в левую галерею, и они пошли анфиладой зал и комнат. Вскоре попалась им заброшенная спальня, где гнила от времени деревянная лавка да ржавели несколько старых‑престарых сундуков. Был там и засов на двери, чтобы Ольгерд смог закрыться от остальных обитателей твердыни и с облегчением открыть лунному свету свое проклятое безличье.
— Збышек, ты тоже это видишь? — спросил рыцарь вдруг, ведя паучьими пальцами по крышке сундука.
Збышек приблизился, прищурился сослепу и разглядел на дереве резьбу: червленое сердце, проткнутое двумя мечами. Герб показался знакомым, и он постарался припомнить, где его видел.
— Погоди, да это же…
Ольгерд кивнул. Збышек крякнул и вновь отправился к Горемыке. Тот уже прекратил чесать горб и теперь играл в кости с краснощёким Марцином.