Он пошарил рукой на груди и извлек оттуда исписанный лист.
— Вручите это вожаку водяных крыс,— сказал он.— Сожалею, джентльмены, что вам придется разделить их судьбу, но, поскольку вы и есть первопричина их злосчастия, это, в конце концов, справедливо и не более того. Вскоре увидимся. Тем временем настоятельно рекомендую подробно осмотреть эти картины и изваяния, вы получите некоторое представление о том, на какую высоту я поднял Атлантиду в дни своего правления. Здесь вы найдете запечатленными нравы и обычаи, которые я внушил ее народу. Жизнь очень разнообразна, очень многоцветна, в высшей степени многогранна. В нынешние серенькие денечки это назвали бы разнузданностью. Ну, что ж, зовите, как угодно, я ее поощрял, я участвовал в ней и не испытываю сожалений. Приди вновь мое время, я совершил бы то же самое и даже большее, но только не посягнул бы на дар бессмертия. Вард, которого я проклинаю, которого мне следовало убить до того, как он усилился настолько, что восстановил народ против меня, в этом оказался умнее. Он все еще посещает землю, но как дух—не как человек. А теперь разрешите удалиться, друзья мои. Вы явились сюда из любопытства. Могу надеяться, оно полностью удовлетворено.
А затем мы увидели, как он исчезает. Да, он пропал прямо на наших глазах. Но не сразу. Он подался вперед от колонны, о которую опирался. Очертания его великолепной, нависающей над нами фигуры как бы затуманились. Глаза пригасли, черты стали смутны. И вдруг он обратился в темный вихрь, взметнувшийся сквозь недвижную воду к сводам этого леденящего кровь зала. Его уже не было, а мы все еще не могли двинуться с места, взирая друг на друга и дивясь неисповедимости путей, пролагаемых жизнью.
Мы не задержались в этом ужасном дворце. Мешкать там было небезопасно. И впрямь — я сковырнул с плеча Билла Сканлэна одного из этих ядовитых пурпурных слизней, а меня самого коварно подстерег и больно ужалил в руку крупный желтый пластинчатожаберный. На ходу я бросил последний взгляд на леденящие кровь барельефы на стенах, дело рук самого сатаны, и мы беглым шагом вышли в сумрачный коридор, проклиная день, когда возымели глупость войти сюда. Впрямь облегчением было вновь оказаться на фосфоресцирующем свету детритной равнины, в полупрозрачной для взора среде. Не прошло и часа, как мы снова оказались дома. Сняв шлемы, мы собралась на совещание у себя в комнате. Профессор и я были слишком ошеломлены случившимся, мы тщетно искали слова, способные выразить обуревавшие нас мысли. И только неуемная жизнестойкость Билла Сканлэна не знала преград.
— Как бог свят, гадство! — заявил он.— В натуре, бенц. Тоже мне, строит из себя, собака. Ему бы-—дырку пять восьмых в заборе просадил, и клей фраеров на свою мазню, лепню, халтуру. Вопрос, как ему хвост прижать.
Доктор Маракот погрузился в думы. Затем он вызвал звонком служку в желтой хламиде.
— Манд,— произнес он.
Не прошло и минуты, как наш друг оказался в комнате. Маракот вручил ему роковое послание.
В жизни мне не приходилось сталкиваться с поступком, более достойным восхищения, чем поведение Манда в эти минуты. Своим непростительным любопытством мы навлекли смертельную угрозу на его племя и на него самого,— мы, чужестранцы, которых он спас из совершенно безнадежного положения. И все же, хотя он побледнел, как смерть, читая послание, и тени упрека не было в его скорбных карих глазах, обратившихся к нам. «Ваал-Сийп, Ваал-Сийп!» — воскликнул он и судорожным жестом прижал пальцы к векам, словно изгоняя из-под них ужасное виденье. И выбежал вон, как человек, сраженный горем, по всей видимости, спеша прочесть роковое послание всему сообществу. Через несколько минут раздался удар в большой гонг, созывающий всех на сходку в центральный зал.
— Нам идти? — спросил я.
Доктор Маракот отрицательно покачал головой.
— А что мы можем сделать? Что мы реально можем сделать? Что мы можем противопоставить тому, кто обладает мощью демона?