— Вот Серебряный, — произносит Эраст, поднимая тяжелую булаву, будто перышко. — Он служил нашему ордену тысячу лет. Если посторонний возьмет или даже коснется его, каждый из моих братьев обрушит на врага свой гнев.
Капеллан по-прежнему выглядит суровым. Возможно, другим он никогда и не бывал.
— Я не знала, — отвечаю я, не понимая, зачем он мне это говорит.
— Мы защищаем то, что важно для нас, — продолжает Эраст. — Но также понимаем, что на самом деле имеет значение. Возьми его и посмотри, что изменилось.
Я беру булаву в руки и понимаю, что ее серьезно модифицировали: рукоять укоротили, силовой модуль уменьшили, костяные пластины сменили. Но я все равно удерживаю оружие с трудом. Спустя несколько мгновений руки начинает ломить, несмотря на силовую броню.
— Зачем вы это сделали?
— Потому что теперь он твой.
Я не верю своим ушам и протягиваю крозиус хозяину. Я не могу принять такой подарок.
— Отказ я сочту еще одним оскорблением, — предупреждает Эраст, — и на него глаза закрывать не стану.
Я снова перевожу взгляд на булаву. Резьба, покрывающая рукоять прекрасного и могучего оружия, изумляет тонкостью. Произошедшее так ошеломительно, что мне не подобрать слов.
— Слишком большая честь для меня, — наконец выдавливаю я.
Похоже, это не лучший ответ.
— Я еще только начал, — говорит капеллан, отступая на шаг и окидывая меня критическим взглядом. — Ты держишь его, будто змею. Расслабь руки. Я покажу, как им бить и не ломать себе кости.
В тот момент я поняла, зачем он пришел. Он научит меня пользоваться крозиусом, и силовая булава станет моим личным оружием. Самым любимым моим оружием.
Будет больно. И это не пойдет исцелению на пользу. Тур разозлится, потому что хочет, чтобы я вернулась на службу уже через несколько дней.
Все это не имеет значения. Я расслабляю руки и смотрю на капеллана. Не знаю, бывало ли такое раньше. Моя душа поет от радости, и я обещаю себе стать достойной подарка. Возможно, теперь это станет моей целью в жизни — сделать так, чтобы Серебряный сражался, как должен, во славу Его на Земле.
Хорошая цель. Она стоит того, чтобы жить.
— Покажите, — прошу я.
Мне не терпится приступить к учебе.
ИЭН СЕНТ-МАРТИН
ЛЮЦИЙ. ГОРДЫНЯ И ПАДЕНИЕ
Мельчайшая погрешность, всего лишь доля миллиметра, и он промахнулся бы.
От напряжения сдвинулись брови, глаза, обозревавшие открывшуюся сцену вот уже в тысячный раз, превратились в узкие щелочки. Весь смысл был именно в предельной скорости и внимании к мельчайшим деталям. Но стоит ошибиться — и все пойдет прахом. Он взял принадлежности для своего ремесла. Эти древние орудия, практически не изменившиеся за тысячелетия, служили ему так давно, что будто стали его плотью, продолжением рук, которыми он их держал.
Вокруг него раздавался шум. Где-то на границе поля зрения мерцали яркие вспышки света, в ушах слышались скрип и скрежет металла по металлу. Когда-то все это дезориентировало, но он научился выгонять из головы посторонние шумы, так что теперь слышал только приглушенный шелест, не способный нарушить концентрацию.
Мир сжался в точку. Человеку надо было действовать быстро — по конвейеру к нему поступало почти бесконечной чередой все больше и больше деталей, похожих на уже обработанную. Рабочий сделал вдох, задержал его. Все постороннее исчезло, когда появился просвет и он перехватил инструмент.
— Конец смены!
Тобиас поднял взгляд от своего поста у сборочного конвейера, стерев пот со лба замасленной рукавицей. Плоское кольцо механизма, который рабочий только что закончил сваривать, подскочило и поползло прочь, несомое толстой лентой из резиновых сегментов. Внутри механизма поблескивали новенькие микросхемы. Сборщик улыбнулся, глядя на результат своей работы, и посмотрел на потолок. Хронограф мигнул, затем дважды прозвучал гудок, и бригада мануфакторумных рабочих в комбинезонах поднялась с мест.
Когда Тобиас попытался встать, лицо его исказилось гримасой боли из-за серии резких щелчков. Мужчина потянулся, пытаясь распрямиться, — двадцать лет работы в сгорбленном положении за сборочным конвейером сказывались, делая фигуру рабочего все более сутулой. У возраста много способов оставить свою метку на теле человека, и главным признаком старения для Тобиаса стало то, что больше он не мог разогнуть спину.
— Возвращайтесь в свои квартиры! — продолжал гудеть из жестяных громкоговорителей, развешанных по всему цеху, монотонный голос надсмотрщика. — Восславьте Императора и поблагодарите Его за отдых свой. Следующая рабочая смена для сборочной группы «Тридцать девять точка восемьсот двадцать один Эпсилон АЛ двадцать три» начнется через пять часов и пятьдесят три минуты.