Однако Югурта знал, как защищаться: ему хватало знания людской природы и опыта управления. Он взял и подкупил одного из плебейских трибунов.
Он все рассчитал верно: плебейские трибуны относились к самым бесправным сенаторам. У них не было империума – в нумидийском языке не существовало эквивалента этому слову. Империум! Нечто вроде божественной власти, силы, мощи, данной смертному. Вот почему один-единственный претор мог заставить могущественного царя следовать за собою. Империумом обладали правители провинций и консулы, преторы и курульные эдилы. У каждого – своя мера империума, своя степень мощи. Самым ничтожным обладал ликтор, сопровождающий того, чей империум выше, и расчищающий ему путь. На левом плече ликтор нес фасцию – символ власти, связку прутьев с топором или без топора.
Не было империумов у цензоров, у плебейских эдилов, квесторов и – что и сыграло на руку Югурте – у плебейских трибунов. Последние представляли собой выбранных из плебса людей, происхождение которых редко восходило к временам благородной древности, чем отличались и кичились патриции, Патриции считались аристократами, чьи семьи входили в список Отцов Рима. Четыре столетия назад, когда Республика только-только начала свое существование, на все посты могли претендовать только патриции. Однако с течением времени плебеи, по крайней мере некоторые, обзавелись немалыми деньгами, и сила их день ото дня росла. В результате они постепенно смогли войти в Сенат и претендовать на курульное кресло; они захотели войти в аристократический круг. И появилась новая аристократия – так называемые нобли. Постепенно они слились с древними аристократическими родами. Чтобы выйти в нобли, достаточно было происходить из семьи, давшей однажды консула; ничто не смогло остановить теперь плебс – консульское место ему отдавали все время. Амбиции выскочек были теперь удовлетворены.
Плебс имел свое собственное Собрание; туда был заказан путь патрициям, и голоса они там не имели. Позиции плебса еще более усилились /а патрициев – ослабли/, когда через плебейское Собрание стали проводиться законы. Чтобы блюсти интересы плебса, ежегодно избирали десять плебейских трибунов. Это сильно вредило Риму: избранные лишь на год магистраты едва успевали начать дело, но не успевали его завершить; если ничего нельзя добиться – зачем же стараться?
Плебейский трибун империумом не обладал, не принадлежал к числу высших магистратов и мало на что мог рассчитывать. Хотя и мог, пожалуй, рискнуть и рвануться к вершинам cursus honorum, поскольку в его руках находилась реальная сила, и он обладал одним исключительным правом – правом вето. За исключением действий диктаторов, вето применялось ко всему и ко всем.
Диктаторов в Риме не случалось уже лет сто, а цензоры, консулы, преторы, Сенат, другие плебейские трибуны – безоговорочно подчинялись этому вето. Его власть распространялась и на массовые собрания, и на выборы. Сам плебейский трибун принадлежал к персонам «священным», то есть пользовался неприкосновенностью в период выполнения своих обязанностей. Кроме того, он мог издавать законы. Сенат на это права не имел – он мог лишь советовать или настаивать на принятии того или иного закона.
Конечно же, приходилось изобретать сложнейшую систему контроля, чтобы как-то ограничивать власть того или иного комитета или человека. Будь римляне существами стадными, послушными воле стаи, общественные механизмы, вероятно, срабатывали бы, но поскольку они, как и другие народы, на протяжении всей своей истории то и дело отыскивали дорожки в обход законов, она частенько давала сбои.
Поэтому царю Нумидии и удалось подкупить одного из плебейских трибунов. Не знатный, не богатый Гай Бебий, увидев на своем столе кучу блестящих серебряных денариев, он не устоял и стал собственностью Югурты.
Старый год подходил к концу, когда Гай Меммий собрал толпу в цирке Фламиния и заставил Югурту выступать перед нею. Первый вопрос, заданный ему, звучал так:
– Давали ли вы взятку Луцию Оптиму?
И, как только Югурта собрался отвечать, прозвучал голос Гая Бебия:
– Я запрещаю отвечать вам, царь Югурта. Теперь Югурта должен был молчать.
Это и было вето. Югурта, согласно твердым уставам Рима, не смел теперь отвечать ни на один вопрос. Собрание пришлось распустить; тысячи разочарованных горожан разошлись по домам. Меммий был вне себя от ярости – его даже приводить в чувство пришлось, а Бебий принялся превозносить свою добродетель и скромность, в которые, однако, никто не поверил.
Югурта не получил еще от Сената разрешения вернуться на родину, и в этот промозглый день сидел на лоджии своей виллы, проклиная Рим и римлян. Ни один из новых консулов не был достоин того, чтобы добиваться их расположения, ни одного из преторов не стоило подкупать, ни один из плебейских трибунов ни на что не годился – ничтожество на ничтожестве.