Ввиду всего происшедшего я вынужден был по телеграфу запросить Совет Союза, действительно ли Тополев командирован Советом. Глубоко сочувствуя «Союзу русского народа» и так далее.
Из донесений г. уфимского губернатора г. Пуришкевичу
К сожалению, название губернии не разобрано. Но настоящий дневник, принадлежащий перу одного из губернаторов, получен нами из самых достоверных рук: от одного экспроприатора. Так что никаких сомнений в подлинности!
2 января
День прошел благополучно.
И я жив, и злоумышленники все живы.
Ни одного покушения, ни одной казни.
(Название не разобрано) губерния должна быть признана исключительной по благополучию.
3 января
В город прибыл мещанин Емельян Березкин.
Член «Союза русского народа»!
Узнал об этом совершенно случайно.
Слава богу, он сделал скандал.
Вечером в трактире купца Власова один посетитель напился водки, наелся семги, а когда с него потребовали деньги, — начал бить посуду, зеркала, посетителей и кричать:
— Что? Измена? Да вы знаете — кто я? Да я член «Союза русского народа»! Из Петербурга прислали! Да я Дубровину! Да я Пуришкевичу! Подать мне сейчас телеграфную бланку! Бейте телеграмму на казенный счет!
Да по морде всем, да по морде! Полиция донесла полицеймейстеру:
— Что делать?
Полицеймейстер — мне. Черт знает что такое!
Губернатор, словно муж: узнает обо всем последним.
Этакое лицо в городе! А я не знаю.
Хорошо, что он в первый же день скандал сделал.
Каналью-трактирщика приказал оштрафовать на 500 рублей.
Мещанина Емельяна Березкина перевезли в лучшую гостиницу в городе. Поместили в номере, где останавливался в прошлом году проездом персидский принц.
Спит.
4 января
Сегодня утром был у мещанина Емельяна Березкина с визитом.
Долг службы.
Был в полной парадной форме и при всех орденах.
Принял благосклонно. Жаловался на головную боль.
Наружность значительная.
Волосы такие рыжие и во все стороны. Лицо тоже красное. В бороде остатки пищи. Справа двух зубов не хватает.
Говорит:
— Потерял в борьбе со внутренними врагами. Положил зубы на алтарь, так сказать.
Пригласил его обедать. Но с дороги он несколько запылился.
Предложил:
— Не угодно ли по русскому обычаю сначала посетить баню?
Согласился.
— Давненько, — говорит, — собираюсь.
Курьер, который его мыл, — нарочно ему курьера послал, хорошо, подлец, парит! Пусть видит, до чего губернатор — русский человек, каких курьеров при себе держит! — курьер говорит, что мещанин Березкин какие-то знаки в бане на теле показывал.
— А после бани, в предбаннике, — говорит, — изволили одним духом две бутылки водки выпить и двух холодных жареных гусей съесть. Сразу видать, что истинно русский человек[5].
5 января
Сегодня сам убедился.
Несмотря на сочельник, начались торжества в честь мещанина Березкина.
Сделал для него смотр пожарным командам.
Проезжали по частям. Сначала шагом, потом во весь карьер. В заключение проходили церемониальным маршем, как после пожара.
Брандмейстер на фланге. Фланг впереди. Вестовой замыкающим.
Мещанин потребовал водки и тут же на площади пил за здоровье команды из пожарной каски.
Положительно в нем есть что-то богатырское!
И вдруг полицеймейстер, возвратясь, мне говорит:
— А все-таки не мешало б из него удостоферений на лишность потребовайт.
Только посмотрел на него.
— У вас, Карл Карлович, в городе бомбы, как вареники, в каждом доме делают. Вы бы за этим лучше следили.
Он тебе покажет «удостоферений на лишность»!
6 января
Так и случилось.
Сегодня мещанин Березкин поставил мне на вид, что у меня полицеймейстер лютеранского вероисповедания.
Действительно, недоглядел.
— Ежели, — говорит, — об этом Дубровин узнает, он, брат, лютеранства не потерпит.
Предложил полицеймейстеру изменить веру. Послал даже за соборным протоиереем. Вообразите, в амбицию вломился:
— Всякий каждый фон-дер-Шнель-Клопс был, — говорит, — лютеран и умирал лютеран. Я, — говорит, — Лютер на всякий мещанин не меняй.
Скажите, как за Лютера держится! Приказал полицеймейстера отставить. Без прошения.
7 января
Торжества в честь мещанина Березкина продолжаются.
Сегодня вечером был в театре.
Давали «Марию Стюарт».
В последнем акте Емельян приказал:
— Не сметь казнить Марию Стюарт. Пущай живет.
Поднялся в ложе и кричал:
— Она королева! Я люблю королев!
Потом приказал, чтобы Мария Стюарт на радостях русскую плясала.
— Я, — говорит, — тебе жизнь пощадил. Веселись.
Мария Стюарт плясала вприсядку.
Дежурные полицейские кричали — ура! Хотел послать почему-то телеграмму королеве Вильгельмине. Но я кое-как отговорил.
8 января
Емельян — трудный человек. Во-первых, говорит мне «ты».
— «Вы», — говорит, — слово немецкое. А тебе, — говорит, — по-русскому буду! Ты.
Оно действительно больше по-русски. Но все-таки губернатор. И губернатор — слово нерусское. Просил его, чтобы хоть звал меня:
— Ты, воевода.
Слава богу, согласился. Сам обращаюсь к нему:
— Уж ты гой еси!
Все-таки не так фамильярно.
Сегодня у меня был в честь Емельяна большой обед, а вечером бал. Были тосты. Емельян, как он говорит:
— Себя не выдал!
Особенно когда какой-то оратор в пылу красноречия упомянул:
— Заложим жен и детей…
— Верно! Сию минуту! Воевода! Бери жену в охапку, понесем ее к жиду! Заложим, а деньги пропьем!
Жена была в обмороке. Но Емельян кричал:
— Ничего, что в обмороке! Тащить способнее!
И стащил со стола скатерть, чтобы завязать жену в узел и нести.
Уложил Емельяна в нашей спальне, чтобы отдохнул.
На балу тоже вышел инцидент.
Все шло как следует.
Как вдруг в середине котильона Емельян воодушевился, прибежал из буфета на середину зала и скомандовал:
— Ноги вверх…
— Это, — говорит, — революционеры кричат «руки вверх», а по-нашему — «ноги».
Произошло смятение.
Старался объяснить истинно русской шуткой. Однако барышень увезли с бала в обмороке. Досадно. Но сами виноваты. Зачем барышень на бал возить!
9 января
Емельян — подозрительный человек.
Сегодня, встретивши на площади соборного псаломщика, заподозрил его в принадлежности к магометанству.