— Ах, monsieur, — говорит, — в кабинет пожалуйте!..
И в кабинет ввел. Кабинет — головокружение. Бронза, мрамор. Картины из Салона. Прямо «просвещенный друг искусств». Во весь рост портрет работы Бенжамен Констана. Во всей его натуральной мерзости патрона изобразил. Шкафы, золотые переплеты так и горят. Словно не книгами, а золотом полка уставлена. И на видном месте, на столике, роман Поля Буржэ кинут. Раскрыт, и на заглавной странице крупными буквами: «Моему другу на добрую память от автора». Чай, сам написал!
Вынимает сигару:
— Вы курите?
Я сигар не курю. Особенно утром.
— Курю! — говорю.
— Нет. объясни ты мне, на кой черт мы перед этими иностранными капиталистами так подличаем?
— Ведь не даст он за это денег?
— Наверное, не даст.
— И я знаю, что не даст. Зачем же мы так подличаем?
— Не знаю.
— И я не знаю. Давлюсь, тошнит, а курю. Нельзя! «Сигара капиталиста!» А он сидит этак в кресле, пузо выкатил, на меня вытаращенными рачьими глазами покровительственно смотрит, словно на идиота, которому сказать хотят:
— А ты, душенька, оказывается, не совсем уж идиот! Не ожидал! Не отчаивайся!
Смотрит на меня, скот, улыбается:
— А у вас, — говорит, — все сметы, вычисления хорошо сделаны. Совсем хорошо. Вы, русские, обыкновенно этого не умеете. Совсем, совсем не умеете. У вас, у русских, мечты. Где нужны цифры — мечты! Вы, русские, совсем не способны к цифрам, к положительному, к точному.
Зло меня взяло.
— Постойте же, — думаю, — я тебя!..
И пошел и пошел. Дело излагаю, как в государственном совете. Сам себя слушаю! Книгу — писать! Стенографу за мной записывать!
У капиталиста даже сигара потухла. Так забрало. Заинтересовался так, что даже страшно.
— Дело золотое! — говорит. — Золотое дело! Мы с удовольствием пойдем. Я и моя группа. Вам надо еще вот с кем повидаться, вот с кем. Все наши, наши группы. Капитализируем охотно. Если вам удастся их так заинтересовать, как меня. Да я не сомневаюсь.
А на меня уж восторг какой-то нашел. Чувствую, что несу. Как лошадь, несу.
«Проняло, — думаю, — французскую шельму! Будешь говорить: «вы, русские»…»
Подлое этакое чувство в душе взыграло. Словно всю жизнь в лакеях служил! Хочу себя перед капиталистом с самой лучшей стороны аттестовать. Хочу — да и все.
«Покажу, мол, тебе, что не с прощелыгой каким разговариваешь!»
— Теперь-с, — говорю, — когда экономическая сторона предприятия выяснена, — позвольте мне перейти к юридической!
Капиталист взглянул на меня этак, слегка с удивлением.
— Переходите, — говорит. — если вам угодно!
«Ага, — думаю, — забрало! Я тебе, брат, сейчас обосную!» И пошел!
— Осуществление, — говорю, — предприятия ни в коем случае заторможено быть не может, и никаких препятствий встретить не должно. Ибо! Ибо во всех своих частях оно вполне согласно с существующими на этот счет законоположениями. Закон такой-то, закон такой-то, закон такой-то…
Только, брат, замечаю я что-то странное. Доселе пылавшие глаза его вдруг стали гаснуть, меркнуть, покрываться как будто пеплом. Улыбающееся лицо стало окисляться. Принимать оттенок скуки.
А я-то:
— Закон такой-то гласит. Закон такой-то…
Капиталист сначала зевнул. Затем в глазах его отразилось Некоторое недоумение, потом недоверие. Потом страх.
Он даже с испугом взглянул на костяной нож, который я, увлекшись, вертел в руках.
Словно хотел сказать: «Лучше положи. Забудешься и возьмешь!»
Так что я даже сконфузился и — подлец! — отложил ножик. И когда я сказал:
— Так что предприятие, как основанное совершенно на законных основаниях…
Он поднялся с места и сухо закончил:
— Конечно, все это, вероятно, очень забавно, что вы говорите. Но, извините, я и моя группа… После того, что вы изволили сказать… Вообще… Извините… Я занят, и мне анекдотов слушать некогда!
Позвонил и сказал человеку:
— Проводите monsieur!
И так сказал, что человек-подлец, когда я ему дал на чай два франка, долго вертел монету в руках:
— Не фальшивая ли?
— Не ошельмован?
— Нет, ты скажи мне, какие тут анекдоты? При чем тут анекдоты?
Тюбейников развел руками:
— Убей, — не понимаю.
— Ну, а дальше что?
— Что дальше! Ошельмован, и конец. Пошел к тем, кого он называл, из их «группы». К кому ни приду, когда ни приду:
— Дома нет!.. Занят… Никого не приказано принимать…
Прищучил, наконец, одного подлеца у подъезда. В экипаж садился. Тут уж не отвертишься! Подскочил.
— Позвольте, — говорю, — представиться. Тюбейников!
В экипаж он скакнул:
— Ах. — говорит, — слышал! Вы, monsieur, говорят, очень забавные анекдоты рассказываете!
Но я, извините, до анекдотов не охотник… Мне некогда.
— Какие, — говорю, — анекдоты?
— Нет! Нет! Извините! Я человек занятой! И в серьезные, тем более денежные, дела с людьми, рассказывающими анекдоты, не вступаю!
И с испугом каким-то крикнул кучеру:
— Пошел!
Огорченный, убитый, уничтоженный Тюбейников пожал плечами:
— Вот ты и пойми!.. До чего дошел! В сыскную полицию обратился. Сам о себе справки наводить начал!
— Как в сыскную полицию? Зачем в сыскную полицию?
— Думаю, может, про меня кто-нибудь пакости какие распространил. Письма анонимные. Надо же разузнать, почему от меня люди шарахаются. Знаешь, у них тут, в Париже, есть частные конторы по сыскной части. Жену неверную выследить, справки о ком навести. Пошел в такую контору.
— Есть, — говорю, — тут приезжий из России, помещик один, предприниматель, Тюбейников. Остановился там-то. Имеет дела с такими-то и такими-то капиталистами. Нельзя ли мне разузнать, что это за человек. Капиталистов этих, что ли, как стороною расспросить. Что они об нем скажут?
— Извольте. — говорит, — сто франков это будет стоить. Деньги вперед.
Заплатил сто франков. Посмотрели, не фальшивые ли.
— Приходите, — говорят, — через три дня.
Прихожу через три дня.
— Готово?
— Все справки наведены.
— Ну, и что же?
Хозяин бюро конфиденциально к уху наклоняется:
— А вот что, monsieur! Если вам с этим господином придется когда встретиться, — бегите.
— Как? — говорю. — Бежать? Почему?
— Такие, — говорит, — сведения.
— Какие сведения?
— Подозрительная личность. В высшей степени подозрительная личность.
— Понимаешь, — стою, как бревном по башке звезданули.
А хозяин бюро, подлец, еще к уху наклоняется.
— По всей справедливости, — говорит, — с вас, monsieur, еще бы сто франков, по меньшей мере, следовало. От этакой опасности вас спасли, об этакой подозрительной личности предупредили!
Хотел ему в ухо дать. Но прямо в ту пору не знал, что делать. Выхожу из бюро этого, подлого, и у самого мысль: «А на самом деле, может быть, этот Тюбейников-то жулик?!! Не встретиться бы!»
Понимаешь, с ума сходить начал!
Что я? Не разберу. Честный человек или впрямь подозрительная личность? Нет ты объясни мне, что это значит?!
— Положение твое действительно затруднительное. Но объяснить ничего не могу. Сам знаешь: я в этих ваших предприятиях, группах — ни бельмеса. А вот что! Есть у меня знакомый. Г. Каталажкин. Маг и волшебник по этой части. Может, к нему пойдем? Может, он объяснит? Да ты не плачь!
И мы пошли с убитым приятелем к г. Каталажки ну.