На этом основана ненависть бедных к богатым.
Увидав, как легионер жадно ест похлебку, вдова с отвращением, но сказала:
— Дай и мне.
И, раз начавши есть, оторваться не могла.
И поела досыта.
Сердце человеческое не живет без желаний.
Так цветок всегда привлекает к себе пчел.
И когда, насыщенное, умирает одно желанье, на смену ему родится другое.
На полный желудок сильнее бьется сердце.
И легионер, который был красив хотя бы и не для простого легионера, сказал, как только мог нежнее:
— Госпожа! Твоя печаль имеет своим источником, конечно, благочестие?
— И покорность воле богов, отнявших у меня с супругом и самую жизнь! — ответила вдова.
— Тем страннее мне видеть благочестие, соединенное с нечестием!
Вдова испуганно воскликнула:
— В чем же ты видишь нечестие, воин?
И легионер продолжал:
— Ответь мне на один вопрос. Не есть ли красота такой же дар богов, как свет солнца? Разве солнце не светит так же всем, ходящим по земле, как красотой любуются все, кто ее видит?
— Ты прав, что это такой же дар богов. Мысль твоя благочестива! — подумав, согласилась вдова.
— Итак, красота есть солнечный свет, ходящий по земле. Прекрасно, госпожа. Что же, ты считаешь себя мудрее богов или хочешь быть могущественнее их? Как? Ты даешь трупу то, в чем отказали ему сами бессмертные боги? Если солнечный свет не проникает в могилы, зачем же здесь красота? И нуждается ли в ней труп? Думаешь ли ты этим оживить его? Или соединиться с мертвым по смерти? Разве в одних и тех же рощах в одних и тех же долинах Элизия бродят тени тех, кто умер просто от болезни, и тех, кто умер от любви? Если ты хочешь соединиться с супругом по смерти, подожди, когда ты умрешь, как и он, от болезни. И не умирай от любви! Чтобы не быть разлученной с ним навеки. А пока ты живешь, повинуйся богам: свети живым, а не мертвым!
Быть может, тут случилось то же, что и с похлебкой из рыбы и вина.
Мужественная красота легионера, быть может, оказалась еще сильнее его хитрых слов.
Вдова, как плакучая ива склоняется к бегущему и волнующемуся ручью, склонилась на грудь легионера, волнуемую страстью, и прошептала:
— Боги говорят твоими устами.
Так провели они ночь, и факелом Гимена был погребальный светильник, и мертвец был слеп, как Купидон.
Наутро, выйдя из пещеры, легионер закричал от ужаса.
Ночью, как шакалы подкрадываются к падали, к кресту одного из распятых рабов подкрались его родственники и украли труп, чтобы предать погребению.
В ужасе вернулся легионер к своей возлюбленной.
Вынул меч и сказал:
— Воздай и мне погребальные почести, хотя бы такие же кратковременные, как ему! Ты будешь оплакивать здесь двоих!
И, смерть предпочитая бесчестью, он острием меча нащупал, где сердце, чтобы умереть от своей руки, а не быть распятым на кресте украденного раба!
Но женщина схватила его за руку.
— Остановись, несчастный! Конец наших дней принадлежит богам так же, как начало! Зачем? Мы повесим на кресте его. Ему не все ли равно?
И они распяли на кресте тело покойного знатного человека. И все обошлось благополучно. Так на могилах вырастают цветы.
Мудрец
Эллинская сказка
Беотиец Акселос, эллин родом и варвар душой, был по делам в Афинах. Осмотрел Акрополь.
— Акрополь как Акрополь! Стоит высоко.
Был в театре Диониса.
— Театр хороший. Отделан белым мрамором.
Слушал лучших ораторов.
— Говорят много.
И захотел побеседовать с Сократом.
— Быть в Афинах и не поговорить с Сократом! На что же тогда человеку дан язык?
Прохожий афинянин указал ему под портиком Академии задумчиво гулявшего небольшого человека с невзрачным лицом:
— Это Сократ.
«Такой великий муж мог бы быть повыше ростом и повиднее. Впрочем, мудрецы об этом не заботятся!» — подумал беотиец.
Он пошел навстречу Сократу и глубоко ему поклонился.
Сократ учтиво ответил на поклон и прошел мимо.
Беотиец опять забежал вперед и поклонился.
Сократ улыбнулся, поклонился и продолжал прогулку.
Тогда беотиец снова забежал вперед и сказал:
— Привет тебе, мудрейший из смертных!
Сократ остановился, засмеялся глазами и сказал:
— Видел ли ты всех людей на свете?
— Н-нет!
— Раз ты их не видел, ты не мог и говорить со всеми людьми на свете. Не так ли?
— Совершенно верно.
— Почему же, в таком случае, ты знаешь, что я умнее всех людей на свете? Не осторожней ли было бы, с твоей стороны, сказать: «Мне кажется, что ты мудрейший из людей»?
— Да, пожалуй, так было бы благоразумнее.
— Но раз ты не знаешь, насколько умны другие люди на свете, такое мнение твое ни на чем не основано. Не так ли?
— Выходит, что так.
— Уверяют в чем-нибудь, не имея на то никаких оснований, или плуты, или глупцы. Не правда ли?
— Д-да!
— Хотел ли ты обмануть меня, говоря, что я мудрейший из людей?
— Нет.
— Значит, ты не плут? Кто же ты в таком случае? Реши сам!
«Однако!» — подумал беотиец и сказал:
— Что ж мне было делать, когда ты ничего не говоришь! На что роза, если она не пахнет, и мудрец, если он не говорит?
Сократ улыбнулся.
— Прекрасно. Скажи: свойственно ли коню ржать?
— Я думаю!
— А быку мычать?
— И еще как!
— Барану блеять?
— Ну, еще бы!
— Что же, конь беспрерывно ржет?
— Зачем же!
— И бык не мычит беспрерывно?
— Конечно, нет!
— Но, может быть, беспрерывно блеет хоть баран?
— Тоже нет!
— Видал ли ты, чтоб конь заржал при виде коровы?
— Не бывает.
— Или бык замычал при виде овцы, или баран заблеял при виде лошади?
— Нет, нет и нет! — весело отвечал беотиец.
— Не ржет ли конь при виде лошади?
— Разумеется.
— А бык при виде коровы?
— Это всякому известно.
— А баран не начинает ли блеять тогда, когда увидит овцу?
— Верно.
— Одним словом, мы можем сказать, что конь ржет, бык мычит и баран блеет только тогда, когда видит себе подобных?
— Почему ж не сказать? Можно сказать!
— И из того, что правилу этому одинаково подчиняются и конь, и бык, и баран, не должны ли мы заключить, что это закон природы?
— По-моему, должны.
— Скажи, мудрец станет ли идти против законов природы?
— Не думаю!
— И отлично делаешь. Теперь ответь мне на один вопрос.
— Хоть на тысячу тысяч!
— Не думаешь ли ты, что мудрецу так же свойственно говорить мудрые вещи, как коню ржать, быку мычать и барану блеять?
— Я так и думаю.
— Прекрасно! Если конь ржет, бык мычит, а баран блеет только при встрече с себе подобными, то, значит, и мудрец должен говорить только с подобными себе. Какое же основание, друг, я имел заговорить с тобою?
И, посмотрев на него с любовью, Сократ пошел дальше.
— Пусть меня разорвет Цербер! — воскликнул Акселос. — Чтобы человека два раза подряд заставили самого себя назвать дураком! Это может случиться только с беотийцем, да и то в Афинах!
Через мгновение он, однако, подумал:
«А мудрость, оказывается, вовсе не такая трудная вещь!»
И чтоб развлечься после неприятного разговора, пошел к гетерам.