-- Завтра помирюсь с бароном.
Я уже знал, что это случится.
Плохо засыпал. Не вставая, я пощупал письмо в кармане блузы. Оно тихо захрустело, Вадим сквозь сон говорил:
-- Самошник. Надо привести самошник.
Медленно на черных крыльях прилетала моя судьба.
...Бывают такие утра, когда кажется, что все снится. Они прозрачны и холодноваты, в них особенно дышится, в них не чувствуешь своего тела. Хорошо, если с ночи случайно не потушен какой-либо фонарь. Он горит в прозрачное, легкое утро; никто не замечает этого.
Около моста случайно не был потушен фонарь. Никто не замечал его света... Я ничего не боялся. Наступающий день представлялся огромной светлой залой. Я спасу весь город.
На столбе у ворот дома, в котором жил Буш, висела полусорванная красная афиша. Во дворе, куда я с любопытством заглянул, стояли несколько человек и лениво говорили. Сегодня похороны. Стыдно. Я пришел в класс первым; на мне был свежий воротник; манжеты я перевернул другим, чистым краем, хотя был не праздник и не среда. На черной доске я вывел огромными буквами:
-- "Скоро в нашем классе выйдет в свет первый номер художественного журнала "Тени". Оглавление. Редактор Замаскированный".
Совершенно не понимаю, для чего я это написал. Ни о каком журнале "Тени" я и не думал.
Я гулял по длинному коридору и ждал. Вчерашнее письмо я положил в пюпитр барону; но хотелось встретить его раньше.
Вдруг его увидел. Он вырос; его лицо вытянулось, подурнело, но он еще больше мне понравился. Я встретился с ним глазами. Он несколько секунд смотрел на меня и сделал шаг вправо, потом влево и снова вправо; я не давал дороги. Мелькнула мысль, что это смешно. Мы были одни.
-- Здравствуй, -- сказал я и протянул руку. Он пожал ее.
Я не хотел, чтобы он удивился, и он не удивлялся. Мы пошли рядом и оба смотрели в землю. Похоже было, будто нас позвали к директору.
-- Ты знаешь? Повесился старик Буш.
-- Буш? Кто?
-- Да. Сегодня похороны. Он -- он был развратный, -- я подавился: -- у него были горничные, понимаешь?
-- А! -- сказал барон.
Мы прошли ровно двенадцать шагов. У меня колотилось сердце. "Не скажу", -- решил я. Подходили к двери нашего класса. Издали я видел, как мальчики, столпившись у черной доски, читали объявление о журнале "Тени".
Я поднял глаза, остановился и сказал, не запинаясь:
-- Я вас люблю, барон.
Лже-дни
Между старшим братом, Юрием, и младшим, Вадимом, были дружеские отношения. Юрий не боялся обнаруживать своей нежности к нему. Они часто вдвоем беседовали, гуляли и даже читали вместе; это у нас было совершенно неслыханно. Я и радовался, что Вадим не должен терпеть того, что я перетерпел от Юрия, и до обиды завидовал ему, им обоим. Теперь я уж не мог подойти к Вадиму, потому что подумают, будто я к ним втираюсь или хочу отбить его от Юрия. Я стал относиться к Вадиму почти так же, как Юрий прежде ко мне.
Вероятно, старший брат водил его по тем самым местам, из которых он делал столь глубокую тайну: драгунские казармы, мельница, униатский крест... О чем они говорили? Я смутно предполагал, что они не верят в мой талант и осуждают меня, решив, что ничего не выйдет... Однажды я полунамеренно подслушал их разговор. Это было вечером, летом; подмигивали бесшумные зарницы, каштановое дерево на дворе казалось огромным, немым, с черными лохмотьями на ветвях вместо листьев. Я забрался в дровяной сарай, где всегда пахло чистым запахом свежераспиленного дерева. Я думал свои обычные мысли: множество людей, тесно собравшись, восторженно говорят обо мне, а один незнакомый (студент?) подходит и угрюмо против воли произносит:
-- Позвольте пожать вашу руку.
Я протягиваю ему руку, и он так угрюмо и неуклюже жмет ее, что я здесь, в сарае, чувствую боль в пальцах...
... Вдруг приходят Юрий и Вадим, садятся на порог. Темно; я их едва различаю; у меня легкий шум в голове, из опасения, что они меня откроют. Вероятно, они смотрят на звезды.
Вадим. -- Не все дни похожи друг на друга.
Юрий. -- А что?
Вадим. -- Бывают лже-дни.
Юрий. -- Что?
Вадим. -- Не знаю. Лже-дни (у него ссыхается голос; он кашляет.
Юрий -- тоже; я, уткнувшись в рукав, неслышно -- тоже).
Юрий. -- Собственно, понятие времени изобретено человеком.
Вадим. -- Зимою со мной случился такой лже-день.
Юрий (извиняя, объясняя). -- Вероятно, так что-нибудь...
Вадим. -- Нет, наверное.
Юрий. -- Может быть, простуда?
Вадим. -- Нет. Это было 29-го января.
Юрий (опровергая, словно ловя на неточности; словно Вадим утверждал, что Гоголь, а не Пушкин). -- 29-го января умер Пушкин.
Вадим. -- Может быть. Я запомнил этот день.
Юрий. -- Убит на дуэли.