Что делает генерал Власов, едва оказавшись среди немцев? Он пишет
Друзья и братья!
БОЛЬШЕВИЗМ — ВРАГ РУССКОГО НАРОДА. Неисчислимые бедствия принес он нашей Родине и, наконец, вовлек Русский народ в кровавую войну за чужие интересы….».
Слово «большевик», «большевизм» тут лишь калька с немецкого «жидо-большевизм». Слово «большевик», «большевизм» в контексте — «враг русского народа» в небольшом по объему «ОБРАЩЕНИИ…» употреблено почти 20 раз. Если бы подобное «обращение» писали немцы, то слово «жидо-большевики» они бы употребили в 10 раз меньше. Почему же Власов оказался в 10 раз большим «антисемитом», чем сам Гитлер? Потому что Власов, его руководство отлично понимали: прекрати завтра Гитлер «решать еврейский вопрос» «шмайссером» и удавкой, и Штаты, Запад откроют второй фронт не против немцев, а против русских. В любой войне проблема союзников — наиглавнейшая из проблем. Древние китайские полководцы даже подсчитали, что в каждой войне 80 процентов победы заключается в союзниках.
Сталин и Власов обеспечивали 80 процентов нашей победы. Власов был на страже антисемитизма Гитлера, а это означало, что никогда ни США, ни Англия, сами находящиеся под пятой сионистов, не пойдут на союз с фашистской Германией против СССР. Это одно. Второе, русский генерал Власов своей «архиантисемитской позицией», находясь на ролях будущего Верховного военного правителя России, в случае победы немцев, уже на самых дальних подступах к этому заставлял трепетать евреев внутри СССР, жаться к Сталину, считать его «отцом народов» и тем самым, как говорится, «обеспечивалось монолитное единство советского народа», что не последнее в условиях смертельной военной опасности.
Пыжится, надувает щеки и Эренбург, объясняя Власова.
«Конечно, чужая душа потемки; все же я осмелюсь изложить мои догадки» — пишет он в своей книге «Люди, годы; жизнь». И тут, как у Хрущева, — не знаю, но скажу.
«Власов не Брут и не князь Курбский, мне кажется все было гораздо проще. Власов хотел выполнить порученное ему задание; он знал, что его снова поздравит Сталин, он получит еще один орден, возвысится, поразит всех своим искусством перебивать цитаты из Маркса суворовскими прибаутками. Вышло иначе: немцы были сильнее, армия попала в окружение. Власов, желая спастись, переоделся. Увидев немцев, он испугался: простого солдата могли прикончить на месте. Оказавшись в плену, он начал думать, что ему делать. Он хорошо знал политграмоту, восхищался Сталиным, но убеждений у него не было — честолюбие. Он понимал, что его карьера кончена. Если победит Советский Союз, его в лучшем случае разжалуют. Значит, остается одно: принять предложение немцев и сделать все, чтобы Германия победила. Тогда он будет главнокомандующим или министром обкорнанной России под покровительством победившего Гитлера. Разумеется, Власов никогда никому так не говорил…» — продолжает Эренбург
Мнение Эренбурга нам должно быть интересно только потому, что это мнение ЭРЕНБУРГА… Человек, объясняя другого, конечно же, судит о нем исключительно по себе. По-другому просто не дано. Когда Эренбург растолковывает нам, почему так, а не иначе поступил Власов, он выкладывает нам не мотивы Власова относительно содеянного им — для Эренбурга они и в самом деле «потемки», Эренбург хорошо знает себя, он ставит себя на место Власова, и мы читаем чистосердечное признание Эренбурга: по каким мотивам он бы сделал то, что сделал Власов — предал бы Родину. И первый, самый главный мотив для Эренбурга, который оправдывает его сдачу в плен, этот: «Увидев немцев, он испугался…» Вот он, примитивный, низменный, животный страх. Все остальные — производное от него. Немцев Власов увидел 22 июня 1941 года, и с того дня он только и делал, что «видел» их перед собой, сзади себя, на всех флангах, и не просто «видел» — он их бил, как мог и как умел. От вида немцев пускали в штаны только «бойцы ташкентского фронта». Один вид живого немца уже парализует волю Эренбурга, и он не находит иного выхода, как только поднять лапы и сдаться им.