"По данным разведки и перебежчиков, немецкие войска намереваются сегодня ночью напасть на наши границы. Видимо, начинается война. Все ли у вас готово в городской противовоздушной обороне? Доложите!"
Волкогоны и сегодня с пеной у рта доказывают, будто Сталин после 22 июня впал "в прострацию" и не показывался на людях две недели, так, мол, он был перепуган и подавлен происшедшим. 21 июня Сталин потребовал доклада о готовности ПВО отразить налет немецкой авиации 22 июня 1941 года на Москву…
"Сообщение о предполагаемом нападении немецких войск для нас не было неожиданностью, – продолжает Пронин. – Мы не раз слышали в ЦК партии о концентрации немецких войск у нашей границы".
Вообще, чтобы понять Власова, надо в чем-то самом главном понять Сталина: Власов, даже находясь, как говорили тогда, в логове врага, в Берлине, пошил себе китель а-ля Сталин и демонстративно носил только его. Как и Сталин, Власов никогда не надевал с началом войны гражданского костюма с галстуком… Кем был Сталин для Власова? В первую очередь однокашником-семинаристом, в этом смысле у них совершенно одинаковая судьба, одинаковое начало, одинаковые истоки веры и духа. Кроме всего прочего, Сталин для Власова, по всей видимости, еще и был предметом для подражания. Имелось и еще нечто существенное – это четкое осознание опасности для Отечества со стороны Запада, особенно с приходом к власти Гитлера. 1933 год – именно в этот год Власов стал разведчиком, человеком ГРУ. Как видел Сталин ту же ситуацию с Германией? Обратимся снова к воспоминаниям Пронина:
"Перед вечером 26 августа 1939 года мне сообщили из правительства, что я должен присутствовать на ужине в честь подписания договора с Германией о ненападении.
Ужин состоялся в небольшой столовой екатерининских покоев. На ужин был приглашен и тогдашний секретарь Президиума Верховного Совета СССР А.Ф. Горкин. Ужин был подчеркнуто малочисленным и скромно сервирован. Войдя в столовую, Риббентроп картинно вскинул руку в фашистском приветствии. Его манеры и сам он представлялся нам нагловатым типом мелкого торговца. Через одну-две минуты из других дверей в столовую вошли Сталин, Молотов и Ворошилов. Молотов пригласил всех к столу. После нескольких минут незначительного разговора поднялся Риббентроп, намереваясь провозгласить тост, как мы поняли, за здоровье Гитлера. Но тут же поднялся Сталин и произнес тост за здоровье советского президента М.И. Калинина. Через некоторое время Молотов произнес тост за заключенный договор с акцентом на твердое соблюдение его обеими сторонами. Риббентропу ничего не оставалось, как только подтвердить свое согласие о твердом соблюдении договора.
Когда после короткого ужина перешли в гостиную пить кофе, мы с Горкиным расположились в сторонке за отдельным столиком. Разговорившись с ним, я услышал, что меня зовет Сталин. Я подошел к нему. Приглашая садиться, он указал мне на стул, стоявший между ним и Риббентропом. Видимо, ему не хотелось сидеть рядом с министром фашистской Германии.
Риббентроп громко разглагольствовал о том, как была оккупирована часть Чехословакии, а Сталин демонстративно беседовал с председателем Моссовета, то есть со мной об укреплении ПРОТИВОВОЗДУШНОЙ ОБОРОНЫ МОСКВЫ. [31]
Наконец Риббентроп стал прощаться. Мы с любопытством наблюдали за процедурой прощания. Он подошел к Сталину и вскинул руку в фашистском приветствии. Сталин, несколько помедлив, вдруг отставил левую ногу и присел, как это делают женщины в поклоне, что-то вроде немецкого книксена. Риббентроп оторопел и опустил руку. Сталин, помедлив, все же подал ему руку для прощания.
Едва закрылась за Риббентропом дверь, как Сталин, матерно выругавшись по адресу Риббентропа, обращаясь уже к нам, сказал: "Этой сволочи нельзя верить ни единого дня", то есть фашистской Германии.
…Не было фашистам веры. Знали, что фашистское правительство Германии – смертельный враг нашего государства. Тогдашнее советское правительство помнило:
стержнем всей политики фашистского правительства Германии является "Дранг нах остен" – "Поход на восток", поэтому главным в дипломатии нашей страны – было оттянуть начало войны, выиграть время".
О "Дранг нах остен" лично Сталин знал всегда, по крайней мере с 1924 года, когда в Германии вышла книга Гитлера "Майн кампф" – "Моя борьба", в которой будущий фюрер подробно и детально расписал, как он будет осуществлять этот "Поход на восток" – на СССР, придя к власти. Это было неотвратимо в принципе. Это, выражаясь высоким штилем, было предрешено для него свыше – небом. Именно это и знал точно Сталин. В этом смысле смешно нынче слушать, что Сталин не верил донесениям разведки, в которых говорилось об угрозе надвигающейся войны. Ему это было ясно и без разведданных. Задача для него состояла не в том, чтобы знать о готовящемся нападении Германии на СССР, а в том, как оттянуть нападение Германии на СССР, хотя бы до 1942 года. Сталина совершенно справедливо интересовало не превосходство вермахта в дивизиях и какие у них номера, его жгуче, до бессонницы, заботило, сколько дивизий у нас – в этом направлении он и работал днем и ночью, заставлял других вкалывать так же.
Сталин хорошо знал: у нашей армии нет достаточного количества танков и самолетов, а умница Вознесенский – председатель Госплана СССР совершенно однозначно предсказал: "Будущая война – это война моторов". Сталин отлично знал, что у СССР нет не только танков и самолетов, но и в достаточном количестве хорошо обученных солдат, хорошо подготовленных офицеров, иными словами, по всем объективным данным, в 1941 году страна ну никак не была готова воевать с кем-либо вообще, хоть посади на место Сталина тогда Волкогонова, Яковлева и Шеварднадзе, вместе взятых. СССР не готов был к войне с Германией, победившей к 1941 году армии почти всех европейских стран, – это отлично знал и Гитлер. Война СССР с Финляндией позволяла сделать однозначный вывод. Сталин готов был без разбора подписывать любые договоры с кем угодно, только бы оттянуть войну от 1941 года, как от пропасти, как приговор к смерти страны. Гитлер на сей счет говорил:
"…когда нам понадобится, мы выбросим в форточку любой договор с любой страной!"
С Прониным мне доводилось встречаться в редакции "Военно-исторического журнала", куда он приходил как автор. Вот еще из его воспоминаний.
"В конце января 1941 года проводился вечер, посвященный 60-летию К. Ворошилова. На нем не было бы необходимости останавливаться, если бы не речь Сталина на вечере, не имевшая никакого отношения к юбиляру. К тому времени К. Ворошилов уже был освобожден от обязанностей наркома Вооруженных Сил и курировал как заместитель председателя Совнаркома, по его выражению, "все богоугодные заведения" – общественные организации физкультуры и спорта, религиозные культы и т.д. Вечер проводился в Грановитой палате Кремлевского дворца. На вечер было приглашено человек 30-40, главным образом военные и министры оборонных отраслей промышленности. Вечер весело вел новый нарком С.К. Тимошенко.
Выступали с приветствиями главным образом военные. Сталин не принимал участия в веселом застолье. Он хмуро сидел в сторонке.
Далеко за полночь в конце вечера он попросил слово. Не сказав ничего о юбиляре, он начал свою речь фразой:
"Товарищи, мы стоим на пороге войны…" В конце выступления он выразил надежду на то, что Гитлер не решится начать войну на два фронта. Его заявление о том, что наша страна стоит на пороге войны, сразу же сбило веселье и породило большую тревогу. Прекратились веселые тосты и воспоминания, разговоры стали сдержаннее, и вскоре все разошлись".
Тут все верно, о нападении фашистской Германии на СССР Сталин вслух заговорил в 1939 году. Но знал он об этом очень давно и готовиться к нему стал по меньшей мере вплотную с 1933 года. Вот откуда появились именно в те годы такие, как Зорге и Власов…
Не надо забывать, кроме всего прочего, еще и вот о чем. С самого первого дня прихода к власти большевики ни на минуту не исключали того, что в один прекрасный момент они могут потерять власть. Будь то всеобщие выборы или всеобщая стачка, референдум или голодные бунты, интервенция извне или внутренний заговор, мятеж типа Тамбовского. Ближе всего эта ситуация была в 1919 году, когда большевики, по сути дела, во всей России удерживались только в Смольном да в Кремле. До сих пор историки чешут затылки: как удержались тогда большевики? Страна была буквально "превращена в военный лагерь", в сплошное подполье и район действий партизан и повстанцев.