Говорил же я ей! — подумал Джон Уэст.
«Марджори провела в Англии всего несколько дней. По-английски она говорит с заметным немецким акцентом, а главное, она очень беспокоилась о детях. Она вернулась в Германию. Она сказала, что теперь она немка и не может бросить своих детей. Я не могла удержать ее. Теперь, когда началась война, один бог знает, что с ней будет. Может быть, мы ее никогда больше не увидим…»
Джон Уэст бегло просмотрел письмо до конца.
— Что же нам делать? — причитала Нелли. — Бедная моя Марджори! Зачем ты обошелся так жестоко с нею!
— Жестоко! В чем я виноват? Я хотел помешать ей выйти за этого Андреаса. А вы все сговорились и помогли ей удрать в Германию.
— Да, но ты выгнал ее. Ты лишил ее наследства!
— Не сваливай все на меня! Она сама виновата — пусть пожинает, что посеяла.
Джон Уэст вернул жене письмо и, не кончив обеда, прошел в гостиную. Он долго сидел там, стараясь заглушить укоры совести. На другой день он не удержался и сказал Пату Кори, что очень беспокоится о своей дочери Марджори — она в Германии и, вероятно, в концентрационном лагере.
Работа правительственной комиссии продолжала привлекать всеобщее внимание, несмотря на интерес, возбуждаемый известиями о ходе войны. Англичане сбрасывали на Берлин листовки. Газеты продолжали шуметь по поводу пакта о ненападении между Россией и Германией; заголовки кричали о продвижении немцев в глубь Польши.
Том Трамблуорд категорически отрицал свою вину. Верно, некий субъект по имени Гилберт обращался к нему, но он, Трамблуорд, сказал, что ничем помочь не может. А все, что Гилберт говорит, — просто вранье! На вопрос, откуда взялись двести фунтов, внесенные на его текущий счет как раз в то время, когда должно было состояться предполагаемое вручение взятки, Трамблуорд ответил, что он снял было сто фунтов, чтобы послать жену на курорт, а она не поехала; вторая же сотня — долг, уплаченный ему зятем. То обстоятельство, что по текущему счету зятя не видно было, чтобы он снимал в те дни такую сумму, нисколько, видимо, не смущало Трамблуорда.
Пэдди Келлэер опроверг возведенные на него обвинения со всей энергией, на которую оказался способен его неповоротливый язык.
Биллу Брэди тоже задали вопрос о двухстах фунтах, внесенных на его текущий счет. Ответ Брэди, если и не соответствовал истине, был несравненно находчивее, чем объяснение Трамблуорда: он, мол, получил эти деньги за вечернюю секретную работу. Его жена, вызванная в качестве свидетельницы, подтвердила это заявление. Муж ее, сказала она, не доверяет банкам и держал деньги дома, пока не собралась сумма в двести фунтов. Говорила она убедительно, без тени колебаний.
Когда Брэди спросили, кто оплачивал его вечернюю работу, он отказался назвать имя. По его словам, он проработал восемь с половиной месяцев, получая по двадцати фунтов в неделю. Председатель комиссии предложил Брэди написать имя на бумажке, что тот и исполнил, без особой, правда, охоты. У Джона Уэста, присутствовавшего на заседании, екнуло сердце. Нетрудно было догадаться, чье имя написал Брэди.
— Гм, — задумчиво произнес председатель, — теперь мне понятна ваша уклончивость. Я, разумеется, не стану вызывать этого джентльмена, поскольку не может быть и речи о каких-либо подозрениях в отношении его.
В первые месяцы войны Джон Уэст имел несколько бесед с архиепископом Мэлоном. Архиепископ отнюдь не питал к Гитлеру враждебных чувств. Он объяснил Джону Уэсту, что западные державы должны объединиться с Германией против большевистской России, которая и есть самый опасный враг христианского мира. Одобрил намерение Чемберлена послать экспедиционный корпус в помощь Финляндии. Джон Уэст в общем соглашался с архиепископом, но Гитлеру не доверял.
— Конечно, — сказал он Мэлону, — Гитлер когда-нибудь нападет на Россию, но он хочет завоевать весь мир и, вероятно, сначала бросится на Францию и Англию. Если Англия пошлет войска в Финляндию, — значит, будет война между Англией и Россией, а потом Гитлер нападет на победителя.
Мэлон возразил, что если Англия пошлет свои войска в Финляндию, то можно будет заключить союз с Гитлером против СССР, и, по-видимому, именно этого и хочет Чемберлен. Но Джон Уэст все же сомневался: Германия уже раз пыталась покорить мир и, наверно, опять попытается это сделать.
Когда наконец правительственная комиссия огласила результаты расследования, Джон Уэст впервые за много лет почувствовал ликование победителя. Обвинение во взяточничестве было снято со всех соучастников. О Трамблуорде председатель комиссии сказал так: — С одной стороны, мы имеем показания Гилберта, более или менее подтвержденные его последующим поведением; с другой — достаточно решительное отрицание своей вины Трамблуордом. Обвинение, предъявленное ему, настолько тяжко, что любой деятель, который не сумел бы опровергнуть его, был бы, по настоянию своих сограждан, навсегда исключен из общественной жизни; поэтому мы должны требовать столь же неопровержимых доказательств вины, как если бы дело слушалось в уголовном суде. А поскольку мы не располагаем такими доказательствами, я считаю возможным решить дело в пользу мистера Трамблуорда.