Внимание Джона Уэста отвлекло от этих событий продвижение японцев на юг после нападения на Пирл Харбор.
— Теперь важно только одно — выиграть войну! — с жаром сказал он Фрэнку Лэмменсу.
Неудачи на Тихом океане уравновешивались победами, одерживаемыми на других фронтах. Английские войска, включавшие и 9-ю австралийскую дивизию, разбили немцев у Эль-Аламейна. У Сталинграда, защитники которого сковывали здесь силы противника, русские армии окружили немецких захватчиков и готовились уничтожить их.
В Мельбурне лихорадочно рыли бомбоубежища, объявляли учебные воздушные тревоги, обкладывали нижние этажи зданий мешками с песком — все это были зловещие признаки: война могла подойти и к австралийским берегам. Здание, где помещалась контора Джона Уэста, тоже было обложено мешками с песком, в подвале его было оборудовано бомбоубежище, в подвале белого особняка — другое. А потом — налет японцев на город Дарвин! Слухи о вторжении в Куинсленд и на Северную территорию! У Джона Уэста сердце замирало от страха. Потом японцев наконец задержали на Новой Гвинее и в Коралловом море, и он вздохнул с облегчением.
Политические соображения, выдвинутые архиепископом и другими знакомыми ему католическими деятелями, не поколебали уверенности Джона Уэста в том, что, пока идет война, нужно сотрудничать с Россией.
— Потом, может быть, мы будем воевать против России, но пока мы должны воевать с нею заодно, — говорил он.
Он даже выступал как сторонник открытия второго фронта в Европе. Фрэнк Лэмменс и Дик Лэм, усомнившись в его искренности, отказались предоставить стадион Обществу австралийско-советской дружбы. Узнав об этом, Джон Уэст сказал спокойно: — Пустите их на стадион. Пустите бесплатно. Я сам напишу им письмо. Сейчас не время отказывать им, это плохо для бизнеса.
Когда второй фронт открылся, Джон Уэст решил, что окончательная победа — лишь вопрос времени. Но он уже не мог, как в 1918 году, с радостью ждать конца войны, рассчитывая достигнуть еще большей власти. Ему было за семьдесят, и он чувствовал, что стареет; он устал и уже не надеялся расширить границы своей империи.
Джон Уэст всегда жил в расчете на будущее — теперь он начал понимать, что у него нет ничего впереди; и он не мог, как другие старики, обратиться мыслями к прошлому, потому что боялся укоров совести.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Я предаю душу свою в руки Спасителя моего с твердой верой, что обновленная и омытая его бесценной кровью, она незапятнанной предстанет пред небесным отцом моим… благословенный догмат о полном искуплении грехов через кровь Иисуса Христа…
Мы должны объединить свои силы для борьбы с коммунизмом. Мы должны уберечь рабочего от красного коварства. Мы должны позаботиться о том, чтобы он оставался внутренне здоровым.
Рано утром первого января 1946 года Джона Уэста разбудил настойчивый телефонный звонок. Он медленно приподнялся. Да, звонит телефон! Кто это может звонить в такую рань?
Он зажег лампочку у изголовья, откинул одеяло и встал с кровати. Надев домашние туфли, он прошел в соседнюю комнату, включил там свет и выглянул в коридор. Потом он медленно спустился по полутемной лестнице, и ему вдруг вспомнилась та ночь, когда Одноглазый Томми прибежал сюда чуть свет и сообщил ему, что О’Флаэрти захватил тотализатор.
Сердце у него сильно билось — слишком сильно. Врач сказал ему: «Берегите сердце, мистер Уэст. Пока ничего серьезного нет. Но помните — не сердиться, не уставать, не беспокоиться и не волноваться».
Телефон все еще пронзительно названивал. Кто это может быть? Что случилось?
Джон Уэст нащупал выключатель и вздохнул с облегчением, когда вспыхнул свет. Дрожащей рукой он снял трубку. — Хэлло!
Ответил управляющий из Сиднея: — Простите, мистер Уэст, что беспокою вас в такое неурочное время, но я счел своим долгом уведомить вас. Дело в том, что ваш сын Джон…
— Что он? Уж опять что-нибудь натворил?
— Час тому назад он упал с балкона своей квартиры. Разбился насмерть!