Ставленник Джона Уэста с легкостью одержал победу. Но радость Джона Уэста была недолговечна; вскоре он снова впал в угнетенное состояние, которое еще усилилось, когда через месяц после выборов он узнал, что его брат Джо скоропостижно скончался.
На Джона Уэста нахлынули воспоминания о далеком прошлом, и он от души пожалел, что жизнь разъединила его с Джо. Сквозь туман прожитых лет вспомнилось ему, как они с Джо дружили мальчишками, вспомнилось, что это брат подсказал ему мысль открыть тотализатор, который положил начало его богатству, и что Джо не раз уговаривал его не обижать старуху мать. Но Джон Уэст отмахнулся от упреков совести; ведь он зато до последнего дня платил Джо десять фунтов в неделю, даже когда тот стал совсем стар и уже не мог работать.
Во время заупокойной службы Джон Уэст размышлял о том, сколько осталось жить ему самому. Потом, когда гроб выносили из церкви, он исподлобья поглядел по сторонам. Церковь была полна народу, все больше друзья Джо; но Джон Уэст с досадой увидел и многих своих ставленников и подручных. «Зачем они здесь? Только чтоб подольститься ко мне», — подумал он. Брэди, Дэвисон, Криган и другие парламентарии. А Годфри Дуайр, который вечно жаловался, что Джо не справляется с работой на ипподроме, — он зачем явился? Кори и Лэмменс тоже пришли, только чтобы ему угодить; и тот и другой надеются после его смерти прибрать к рукам империю Джона Уэста. Они уже и сейчас дерутся за наследство!
Внезапно он ощутил величайшее презрение ко всем этим людям. Мошенники! Подхалимы! Что им за дело до Джо? Все вместе взятые они Джо и в подметки не годились.
Когда Джон Уэст садился в ожидавшее его такси, к нему подошел Билл Брэди и начал: — Разрешите выразить вам искреннее соболезнование…
— Зачем? С какой стати? Вы даже не знали Джо.
В эту минуту Джон Уэст ясно понял, что, обладая той властью, какой он добивался всю жизнь и наконец добился, нельзя рассчитывать на искреннюю дружбу: все, что говорят и делают окружающие его люди, подсказано своекорыстием.
Два месяца спустя, в ясный субботний день, Джон Уэст прохаживался в толпе перед трибунами, отведенными для членов клуба на Флемингтонском ипподроме. Он был здесь впервые после 1905 года, когда его Шелест взял кубок Каулфилда и когда Уэста лишили права пускать лошадей на состязаниях Скакового клуба штата Виктория.
Джон Уэст как будто даже сутулился меньше; вид у него был спокойно-презрительный. Я одержал верх над ними, говорил он себе. Когда-то они выгнали меня, но вот я снова здесь.
Добился он этого своим обычным приемом. В новом клубе, созданном на основании закона о реформе конного спорта, вице-президентом стал У. Беннет, а одним из членов правления — Нед Хоран. Руками этих двоих Джон Уэст и подготовил свое сегодняшнее торжество. Пока недостаток строительных материалов не давал новому клубу возможности оборудовать свой ипподром, ему разрешили устраивать состязания в Флемингтоне. Джон Уэст был членом нового клуба, и его членский билет открыл ему доступ в святая святых ипподрома.
Он старался, чтобы все видели его, любезно раскланивался с несколько смущенными членами правления, заключал пари с букмекерами. Но он скоро устал и, не дождавшись конца, уехал домой. Он сидел, утомленно откинувшись на подушки, и думал, что все это сегодня было ни к чему. Только одним способом он мог бы отплатить Скаковому клубу штата Виктория: забрать в свои руки вечерние бега, которые каждую субботу собирают до тридцати тысяч зрителей, отбивая публику у скачек, бокса и борьбы.
При одной мысли о вечерних бегах Джона Уэста охватывала и злость и жалость к самому себе. Он надеялся, что из этой затеи ничего не выйдет, а между тем строгий контроль над состязаниями и высокие ставки привлекли широкую публику и вызвали подъем в коннозаводстве. Чтобы отвести душу, Джон Уэст стал распускать всякие слухи, заставил спортивных обозревателей печатать неблагоприятные отзывы, подослал в Объединение наездников своих агентов, чтобы посеять в нем раздор и опорочить Флеминга, секретаря Объединения и его представителя в Управлении беговым спортом. И все же бега процветали, хотя и в этом спорте быстро устанавливалось то же положение, что и в скаковом: богатые владельцы конюшен и коннозаводчики вытесняли мелких. Наездники сумели доказать даже Джону Уэсту, что при строгом и действенном контроле они готовы состязаться честно и с большим спортивным подъемом.