Но после второго референдума все неразрешимые проблемы снова обрушились на него с еще большей силой. Денежные дела его были в отчаянном состоянии: он взял взаймы десять фунтов, отправился на скачки в надежде выиграть несколько сотен и проиграл все до последнего пенни.
Марта, не переставая, ныла и устраивала скандал за скандалом, не стесняясь присутствия перепуганных детей. Любовь к Марте давно уже перешла у Фрэнка в жалость. Холодная, практичная и неумная Марта искренне хотела быть ему хорошей подругой, но не понимала, что для этого нужно. Она целиком была поглощена хозяйственными заботами.
Фрэнку Эштону было совестно, что он до сих пор не ушел из парламента. Но куда же ему деваться, если он подаст в отставку? А жалованье и общественное положение члена парламента были ему крайне необходимы.
Русская революция взволновала его и послужила оправданием тому, что он отмахнулся от всех своих затруднений. Он жадно поглощал сообщения о ходе событий и пытался читать между строк ежедневной прессы, усердно искажавшей факты. Ему было ясно одно: русские рабочие свергают иго эксплуататоров. Он уже представлял себе, как рабочий класс всей Европы, точно лев, разбуженный от сна, подымается, чтобы положить конец войне и общественному строю, породившему эту войну.
Однажды, выступая на бурном митинге социалистов, он сказал: — Надеюсь, что мы сумеем добиться свободы для рабочего класса путем просвещения масс, но не надо забывать о том, что история знает много случаев, когда ради освобождения народа необходимо было проливать кровь.
Фрэнк Эштон восхищался Лениным и большевиками и всем говорил, что Австралии нужны такие же вожди. Он сказал об этом даже Марте, но она ответила:
— Если ты не прекратишь эту болтовню, тебя выгонят из парламента. Что тогда будет со мной и детьми?
Он назначил свидание Гарриет. Они встретились за завтраком, и он сказал ей, что едет в Европу, чтобы увидеть все своими глазами. — Вернусь оттуда и расскажу обо всем рабочим Австралии.
Трудность заключалась в том, что у него не было денег, но он занял небольшую сумму и купил самый дешевый билет на пароход, идущий в Америку; оттуда он уж как-нибудь доберется до Европы. Но тут его постиг удар: федеральное правительство отказывало ему в визе на выезд. Он разозлился и пошел прямо к премьер-министру Хьюзу.
Хьюз — маленький, морщинистый, необычайно подвижный — усмехнулся и сказал: — Я сам еду в Англию, Фрэнк. Неужели вы думаете, что я настолько глуп, чтобы позволить вам таскаться за мной по пятам и рычать на меня, когда я буду стараться произвести там впечатление? Никуда вы не поедете.
Но Фрэнку Эштону не так-то легко было помешать. Он однажды уже ухитрился объехать весь мир и непременно сделает это опять. Он устроился помощником эконома на торговом судне, которое отправлялось в Америку. — Ты просто хочешь сбежать от меня и детей! Ты уже не вернешься! — всхлипывала Марта.
Фрэнк Эштон пошел к Гарриет. Он сказал об этом Марте и в знак своих честных намерений взял с собой обоих сыновей. Гарриет попрощалась с ним спокойно, но он чувствовал, что она опечалена.
Когда судно вышло в море, Фрэнк Эштон почувствовал огромное облегчение. Всю первую ночь он простоял, перегнувшись через борт, глядя на лунные блики, скользившие по спокойной поверхности воды. Ему всегда казалось, что корабль — это обособленный мирок, движущийся по водам, которые ограждают его от мирской суеты. Сейчас и Австралия, и все его невзгоды отодвинулись куда-то далеко. В море хорошо думать. Жизнь проста. Впереди — свобода!
В кармане у него было шестнадцать фунтов.
B Лондоне Фрэнк Эштон познакомился с Максимом Литвиновым. Ему показалось, что Литвинов с некоторым подозрением отнесся к члену лейбористского правительства, которое «предало рабочих милитаристам». Когда Эштон с восторгом заговорил о русской революции, Литвинов сказал: — Величайшая задача каждой революции — изменение социального строя. Нам еще предстоит выполнить эту задачу. Она требует упорной борьбы и жертв.
Затем Фрэнк Эштон поспешил в Девон навестить мать и сводного брата. Мать заплакала от радости и все повторяла: — Мой мальчик вернулся домой! — Она стала совсем старенькой и сморщенной и вся сияла от гордости за своего старшего сына.