Для «Известий» настали черные дни. Редактор во всем ориентировался на партийную печать, вплоть до перепечатки материалов из «Правды». Социалистическое соревнование стало одной из любимых тем — до полусотни портретов передовиков размещалось по периметру одной газетной полосы. Печать тогда была очень плохая, фотоснимки смазывались — вторая полоса «Известий» часто выходила как бы в траурном обрамлении. В отношениях с творческим коллективом утвердился фельдфебельский стиль: этого выгнать! Этого в 24 часа отправить за границу! Этому выговор и лишить премии! Дискуссии — основа психологического здоровья любого творческого коллектива — практически прекратились. Даже лифтом, который вздымал на 3-й этаж главного редактора, сотрудникам запрещалось пользоваться!
Закономерно, что началось резкое падение газетного тиража. Именно усилиями П. Ф. Алексеева более чем 9-миллионный аджубеевский тираж «Известий» сократился в 2 раза. Редактора это, кстати, не смущало: дескать, с бумагой в стране плохо, так что будем ее экономить.
Избрание Ю. В. Андропова Генеральным секретарем ЦК КПСС, можно сказать, спасло «Известия» — Алексеев был отправлен на пенсию, Л. Н. Толкунов возвратился в газету. Но, к сожалению, ненадолго. Тот же Андропов настоял на его переходе в Верховный Совет СССР, председателем палаты Совета Союза. Вроде бы повышение и очень большое, но для газеты это был новый удар. Замену Толкунову подобрать не успели, Андропов заболел, без него этот вопрос решить никто не смел. К. У. Черненко, возглавившему партию и страну после Ю. В. Андропова, на первых порах было, конечно, не до «Известий». Газета оставалась без редактора около четырех месяцев — для любого средства массовой информации и тогда и сейчас это как «полет в никуда». В публикациях начали проходить ошибки, неточные факты, местные партийные комитеты и советские исполкомы заваливали ЦК КПСС жалобами на каждый промах журналистов. Возникали и обострялись конфликты с некоторыми республиками, областями, с Москвой.
Как на духу могу признаться, что не имел и мысли о работе в «Известиях». Мне нормально работалось и в «Правде», недавно я защитил докторскую диссертацию, писал много статей в научные журналы, чувствовал себя уверенно, комфортно. Через своих друзей в отделе пропаганды ЦК КПСС знал, конечно, кто рассматривается в качестве кандидата на «Известия», помню, что назывались фамилии М. Ф. Ненашева, В. Н. Игнатенко, но меня там быть не могло. Правда, однажды член Политбюро ЦК КПСС Г. А. Алиев, которому я тогда часто помогал в подготовке политических выступлений, задал мне неожиданный вопрос:
— Вы бы, Иван Дмитриевич, могли повести «Известия»?
— Как повести? — не сообразил я.
— Ну, возглавить как редактор.
Нас уже к тому времени связывали достаточно простые отношения, мы хорошо понимали друг друга.
— Наверное, смог бы, — ответил я.
Разговор на этом закончился, и две или три недели я считал, что это был просто «обмен мнениями». Оказывается, не просто.
Совсем недавно я узнал, что в списке кандидатов в главные редакторы «Известий», представленном К. У. Черненко, было шесть фамилий. Моя стояла последней. Черненко рассматривал кандидатуры не формально — по каждой требовал от помощников характеристик и пояснений. Тут оказалось, что оба близких ему помощника — В. В. Прибытков и В. А. Печенев — хорошо меня знают и соответствующим образом отозвались. Черненко принял решение и дал М. С. Горбачеву и М. В. Зимянину команду: утверждать.
Сразу же после возвращения в «Правду» я зашел к В. Г. Афанасьеву. Он высказал мне обиду: вот-де «Правду» только и разоряют, стоит ему найти работника, как тут же забирают. И ты вот тоже.
— Ну что, надо было отказаться? — спросил я.
— Да нет, конечно, как ты откажешься, — махнул он рукой.
Чуть позже посыпались звонки: вы завтра приглашаетесь на заседание Секретариата ЦК КПСС… Иван, это правда?.. Старик, ну кто тебя так двигает?.. И прочее.
Во вторник 19 апреля в 16.00 я был на 5-м этаже здания ЦК КПСС на Старой площади, в зале заседаний секретариата — он остался и сегодня в прежнем виде, этот зал, и часто разные комиссии, собираемые администрацией президента, именно в нем и заседают. Работу секретариат начинал всегда с решения кадровых вопросов. Сначала утвердили какого-то министра, не запомнил, волновался. Вторым вызвали меня. Друзья предупредили: будь краток!
Секретариат вел М. С. Горбачев. Мы впервые увидели друг друга. Пока я шел, чтобы встать рядом со столом председательствующего — тоже предупредили: не на трибуну, а справа от стола Горбачева, — он быстро «сфотографировал» меня своими живыми блестящими глазами.
— Докладывать, я думаю, не надо, — сказал он. — Объективка у всех на руках, проект решения тоже, мнениями мы уже обменялись. Поддержим?
Все закивали, кто-то сказал:
— Поддержим.
— Ну, а товарищ Лаптев что скажет? — повернулся он ко мне.
Я сказал три фразы: благодарю за доверие, понимаю, что это аванс, буду стараться оправдать.
— Значит, возражений нет? — обратился еще раз Горбачев к присутствующим и бросил Лукьянову, сидевшему за столиком заведующего общим отделом: — Послезавтра на Политбюро.
Потом Лукьянов скажет мне, что я слишком долго выступал, и на Политбюро надо короче.
Политбюро собиралось по четвергам на 3-м этаже сенатского корпуса в Кремле — ныне это резиденция президента России — в 11 часов. Приехать надо было минимум за 20 минут, зарегистрироваться и ждать. Минут через десять после начала заседания меня пригласили войти.
Всех сидящих за длинным, обитым зеленым сукном столом я знал лично. Тем не менее, когда Черненко своим задыхающимся слабым голосом спросил: «Утверждаем?» — никто не торопился откликнуться — ни Алиев, ни Громыко, ни Щербицкий. Повернулся на своем кресле Д. Ф. Устинов, я стоял у стола почти за его спиной, очевидно, узнал и сказал:
— Конечно, утверждаем. Знаем его.
И тут внезапно возник Б. Н. Пономарев, кандидат в члены Политбюро, секретарь ЦК КПСС по международным вопросам, с которым я как раз никогда не сталкивался, и громко объявил:
— Знаем, знаем!
Черненко предоставил мне слово, я поблагодарил за доверие. Решение было принято.
Говорят, что это был единственный случай, когда кадровый вопрос, касающийся номенклатуры Политбюро, был решен с такой скоростью. Не успели даже проинформировать Президиум Верховного Совета СССР, который был официальным издателем «Известий», Указ оформляли «вдогонку», задним числом. Таковы были принципы отношений между конституционной властью Советов и неконституционной, но безоговорочной властью КПСС.
29 апреля 1984 года меня представили коллективу «Известий». Всего лишь три человека были мне знакомы ранее — А. Бовин, Е. Яковлев, И. Дементьева. Остальных я видел впервые. Но какие имена! С. Кондрашов, В. Фалин, Э. Поляновский, Э. Максимова, А. Васинский, И. Преловская, И. Круглянская — можно перечислить всю редакцию. Не имея выхода на газетную полосу, они писали сценарии, пьесы, романы и были широко известны в журналистской среде. Нельзя было этого же сказать о членах редакционной коллегии — их подбирал «под себя» Алексеев и не успел сменить Толкунов.
Но кроме этого наследства я получил и недоверие коллектива. Между «Правдой» и «Известиями» чуть ли не с 17-го года установилось своеобразное соперничество, и первый (Н. И. Бухарин не в счет) за всю историю существования газеты приход правдиста на должность главного редактора насторожил коллектив: вот сейчас он начнет гнуть нас под «Правду». Поэтому на первой же редколлегии я заявил: мы не будем делать вторую «Правду» или третий «Труд», мы будем делать первые и единственные «Известия»! Это понравилось, и вскоре коллектив работал так, что газета приобрела фантастическое ускорение.