Выбрать главу

Джо женился и переехал в дом, купленный для него отцом на другом конце города. Теперь Джон Уэст остался один с Нелли, горничной и сиделкой в огромном мрачном доме, стены которого потрескивали и стонали, словно вспоминая все то, чему они были свидетелями на протяжении полувека.

Страх смерти совсем расшатал нервы Джона Уэста. Он все еще каждое утро сам доил свою козу и таскал с собою бутылку козьего молока. Он купил новые патроны для своих револьверов, опасаясь, как бы кто-нибудь из его явных или тайных врагов не покусился на его жизнь. Он ел только то, что было приготовлено у него в доме, потому что боялся, как бы кто-нибудь не отравил его. Когда же страх на время переставал терзать его, он страдал от одиночества, и тогда мысли его обращались к Мэри. Перебирая в памяти прошлое, он иногда упрекал себя. Не виноват ли он отчасти в ее отъезде? Что-то она сейчас делает? Она опять вышла замуж — есть ли у нее дети? Неужели и второй ее муж — коммунист? А может быть, она вышла за состоятельного человека… кажется, он врач. Может быть, она сама теперь отказалась от своих прежних взглядов? Впервые за последний месяц Джон Уэст заговорил с женой — спросил, не получала ли она писем. Нелли холодно ответила, что Мэри изредка пишет ей, но в этих письмах нет для него ничего интересного.

В тот же год умерли Тед Тэргуд, Алфред Дэвисон и Ренфри, и Джон Уэст с ужасом понял, что теперь уж наверно скоро настанет его черед.

Приближалось рождество, и Джон Уэст вспомнил, как шумно и весело оправляли его Мэри и остальные дети. Вот если бы она навестила его на рождестве…

В сочельник сиделка сообщила, что в восемь часов вечера Мэри будет звонить по телефону из Англии. Услышав это, Джон Уэст даже задрожал от волнения. За обедом кусок не шел ему в горло. Он вышел в гостиную и стал дожидаться звонка. И когда телефон зазвонил, он едва удержался, чтоб не подойти первым; но подошла сиделка и передала трубку Нелли, которая все время бродила тут же, кутаясь в халат.

Джон Уэст ждал, задыхаясь от нетерпения, пока Нелли дрожащим и плаксивым голосом разговаривала с дочерью.

Наконец Нелли сказала: — Да, отец тут. Хочешь с ним поговорить?

Он взял у нее трубку; Нелли тихо плакала.

— Хэлло… Мэри… — с трудом заговорил Джон Уэст и сам удивился, услыхав, как ласково прозвучал его голос.

— Хэлло, отец. Как поживаешь?

— Да ничего, помаленьку… А ты?

— Неважно. Иногда тянет на родину.

Наступило молчание. Джон Уэст не находил, что сказать. Потом у него против воли вырвалось: — Мэри, ты… ты все еще коммунистка?

— Да, отец. А что? Неужели ты…

— Ваше время истекло, — прервал равнодушный отчетливый женский голос. — Хотите продлить?

— Я не могу себе этого позволить, отец, — сказала Мэри, словно намекая, что он мог бы сам оплатить этот разговор.

Он задыхался, голову ломило, глаза застлало туманом.

— Простите, — сказала телефонистка, — вам пора кончать.

Джон Уэст наконец перевел дыхание и крикнул: — Нет! Я заплачу, продлите!.. — но линия уже была выключена.

Он кулаком ударил по аппарату. — Я хочу продлить разговор, говорят вам! — Никто не отозвался. Он медленно положил трубку на рычаг.

В первые недели нового, 1950 года Джона Уэста уже не покидали мысли о Мэри. Она, наверно, решила, что он не хотел продлить разговор, а ведь он хотел… просто он не мог ничего сказать, у него был приступ астмы. Однажды он подумал, что надо бы взять у Нелли адрес дочери — тогда он напишет ей и все объяснит и спросит, почему это она сказала, что чувствует себя неважно.

Боязнь одиночества и тоска по дочери пересилили в Джоне Уэсте страх смерти и возмездия и даже ненависть к коммунизму. Наконец однажды в марте он решился. Он узнает адрес Мэри. Он напишет ей, объяснит, почему он не продлил телефонный разговор, попросит ее вернуться домой! Она ведь сказала, что ее тянет на родину. Он напишет, что охотно даст ей денег, чтоб она могла осуществить свое желание. Если хочет, пусть даже мужа привезет с собой.

Весь день в конторе он обдумывал, что напишет, как извинится перед нею. Он скажет Нелли, что Мэри, кажется, одинока и тоскует; скажет архиепископу, что вызывает дочь домой, чтобы попытаться вернуть ее в лоно церкви; скажет Лэмменсу, что Мэри написала ему, прося прощения…

Он вернулся домой в такси и по дороге все снова повторял про себя, что он скажет Нелли.

К обеду Нелли вышла с покрасневшими глазами, все ее худое костлявое тело вздрагивало от сдерживаемых рыданий, слезы текли по морщинистым щекам. Неужели это она — та красивая девушка, которую он когда-то поцеловал в кухне ее матери, когда они были молоды и жизнь была хороша?