Но когда мы оставались одни в спальне и он делал вид, что любит меня, я с удовольствием поддавалась обману, наивно мечтая, что между нами еще может возникнуть чувство.
Он много рассуждал о коварстве французов, о том, что этих врагов Испании и Англии следует проучить раз и навсегда, что Англия поступит мудро, если вступит в войну.
Я не слушала доводов рассудка, говорившего: смотри, он приехал вовсе не из любви к тебе, а в надежде использовать твою корону для своих целей. Я упивалась самообманом, желая доставить ему удовольствие в постели.
Филип тем временем стал проявлять нетерпение, и я обещала переговорить с Советом.
Совет высказался единодушно против войны, ссылаясь на пустую казну и на то, что народ не выдержит дополнительных налогов.
Получалось, Филип приехал напрасно.
Я вела себя с герцогиней Лоррэн так сурово, что это бросалось в глаза. На приемах, когда она пыталась со мной заговорить, я резко обрывала ее. За столом ее усадили как можно дальше от Филипа. Но никто, казалось, ничего не замечал.
Как-то раз ко мне вбежала взволнованная Сьюзан. У нее повсюду были друзья, сообщавшие последние новости, и она всегда считала своим долгом поделиться со мной самыми важными из них.
Так вот, ей сказали, что при дворе французского короля весьма интересуются, как королева относится к своей очаровательной сопернице и довольна ли она этим любовным треугольником.
– Ситуация просто невыносима, – сказала я, – но я не вижу выхода.
Сьюзан вскипела.
– Ваше Величество, вы должны потребовать, чтобы она уехала.
Я нахмурилась.
– Видишь ли, Сьюзан, – ответила я, – она находится здесь как член королевской свиты. И мне неприлично вмешиваться в его внутренние дела.
– Ваше Величество, – возразила Сьюзан, – обязаны помнить, что вы – королева. Он не имел права привозить ее сюда, а вы имеете право выгнать ее отсюда.
– Каким образом?
– Просто сказать ей, что ее присутствие при вашем дворе нежелательно.
– Филип разозлится.
– Ваше Величество, вы должны разозлиться!
– Может быть, ты и права.
Еще несколько дней я думала. Один раз даже чуть не высказала все Филипу, но смелости не хватило. Я боялась, что он меня бросит. Он и так терял терпение. Решение о войне все откладывалось.
Наконец, я все-таки написала ей записку с просьбой покинуть Англию, так как в ее присутствии при моем дворе более нет необходимости.
Она оказалась не глупа и через два дня уехала.
Совет не настроен был ввязываться в войну. Я же колебалась. Порой мне хотелось во что бы то ни стало сделать приятное Филипу. Но чаще я все-таки внимала доводам рассудка, вполне осознавая, что приехал он не из любви ко мне. Вопрос о войне так и оставался нерешенным.
Филип ни словом не обмолвился по поводу отъезда герцогини Лоррэн. Я уже свыклась с тем, что никогда не смогу понять этого странного, холодного человека, за которого вышла замуж.
Он был всецело поглощен одной мыслью – когда же Англия примет решение.
И если бы не Томас Стаффорд, трудно сказать, как бы развивались события.
Наши шпионы во Франции сообщили, что Стаффорд представляет реальную опасность, учитывая то, что его поддерживает французский король. Он вел себя вызывающе, громогласно заявляя, что брак королевы с испанцем – катастрофа для Англии, что испанцы готовятся захватить его страну, ввести инквизицию и превратить Англию в вассала Испании.
Речи «защитника отечества», как он сам себя называл, падали на благодатную почву – народ уже и без того был взбудоражен слухами о возможном вступлении Англии в войну на стороне Испании.
Прошло немного времени, и Стаффорд высадился со своим крохотным войском в Йоркшире, завладев замком Скарборо. Надо было быть круглым дураком, чтобы пойти на такое. Мои войска раздавили его малочисленный отряд, как букашку, – даже боя не было. Его самого привезли в Лондон, судили, а потом повесили и четвертовали в Тиберне.
С восстанием Стаффорда было покончено, но в результате мнение членов Совета резко изменилось: французы поддержали мятежников, и нам следовало дать им ясно понять, что Англия не допустит их вмешательства в свои внутренние дела.
Так благодаря Стаффорду Филип добился своего – Англия объявила Франции войну.
Филип даже помолодел, и, если бы не природная сдержанность, можно было бы сказать, что он – вне себя от радости.
Я ждала, что он вот-вот объявит о своем отъезде, но нет – он не спешил и, казалось, был счастлив со мной. Из бездны отчаяния я неожиданно вознеслась на вершину блаженства.
Он обсуждал со мной план подготовки к военным действиям, и мы почти не расставались – только когда он уходил на совещания с генералами.
Рэй Гомес да Сильва уехал в Испанию сразу же после приезда Филипа, занявшись там подготовкой войск и сбором средств для предстоящей войны.
Я переживала новый медовый месяц. Мне казалось, что Филип любит меня и не уезжает только потому, что не может от меня оторваться. А когда он победит французов и вернется ко мне, мы заживем в любви и согласии.
О герцогине Лоррэн я и не вспоминала, Филип, казалось, тоже.
Я занялась сбором средств для армии. Он проводил совещания с генералами.
Иногда мы ездили на охоту. Какое это было счастье – скакать на коне рядом с ним по нашим прекрасным полям и лесам! А какую радость испытывала я, бывая с ним в церкви, слушая Мессу, – нас объединяла любовь к Богу и церковным обрядам.
Каждый день он интересовался, нет ли вестей от Гомеса. И всякий раз у меня сжималось сердце при мысли, что он скоро уедет.
Наконец пришло сообщение, что испанский флот вышел в воды Ла-Манша и Рэй Гомес да Сильва ждет распоряжений своего короля.
Через десять дней Филип отправился в Довер. Я настояла, что провожу его.
Три раза мы останавливались по пути из Лондона в Довер. Последняя, прощальная ночь прошла в Кентербери. Оттуда было уже рукой подать до порта. Никогда мне еще не было так сладко и так грустно.