Когда мы это услышали, нас объял ужас.
– Этот Кромвель, – сказал Реджинальд, – оказывает на короля очень дурное влияние. У меня создалось впечатление, что он толкает его на то, чтобы подчинить церковь государственной власти. Дай Бог, чтобы этого не произошло. Король не симпатизирует этому человеку, но увлечен его идеями. Я очень обеспокоен. Мне просто страшно при мысли, что может произойти.
После этого мы долго обсуждали, как быть дальше. Леди Солсбери, боясь за жизнь сына, умоляла его скорей уезжать за границу.
– Нам будет его не хватать, – говорила она, – но еще хуже, если он останется. Я боюсь за его жизнь.
– Вы думаете…
– Совершенно ясно, – сказала графиня, – что Кромвель убеждает короля порвать с Римом и провозгласить себя Верховным Главой церкви. Именно этого и боится Реджинальд. Если король пойдет на разрыв с Римом, следующим его шагом будет требование, чтобы духовенство признало его Главой церкви, а кто посмеет возразить, будет обвинен в государственной измене.
– Уверена, отец не зайдет так далеко.
– Он сам поставил себя в такое положение, вступив в противоборство с Римом. Страсть к Анне Болейн – одно, а совсем другое – война с церковью, которую он твердо решил выиграть.
– И вы думаете, Реджинальд…
– Ему нельзя оставаться. Он должен уехать как можно скорей и… быть за границей до тех пор, пока не минует опасность и он сможет вернуться.
В конце концов леди Солсбери все-таки уговорила Реджинальда. Но ему надо было получить разрешение Его Величества покинуть пределы Англии.
Вернувшись от короля, Реджинальд подробно рассказал нам, как все происходило. Сначала он сказал Его Величеству, что хочет продолжить учебу за границей. Король был в хорошем расположении духа и вполне благосклонно воспринял просьбу. Тогда Реджинальд, видя, что король настроен дружески, сказал, что не может пойти против своей совести и должен откровенно сказать все, что думает. Видимо, король был особенно чувствителен ко всему, что касалось совести, а потому спокойно выслушал Реджинальда, даже когда тот говорил о необходимости сохранить брак с королевой. Он не впал в гнев, а, напротив, милостиво и даже с сожалением разрешил Реджинальду уехать.
Мы были счастливы, что все обошлось, хотя и расставаться было безумно грустно.
С отъездом Реджинальда я потеряла одного из своих немногих друзей. Самого лучшего.
ЕЛИЗАВЕТА – ДОЧЬ АННЫ БОЛЕЙН
Шло время. Король впервые заговорил о разводе шесть лет назад, но до сих пор развестись ему так и не удалось. В истории королевских семейств такого еще не было.
Мы с матерью находились вместе со всеми в Гринвиче, когда прошел слух, что скоро состоится переезд Его Величества в Виндзор.
Отношения между моими родителями в это время стали еще более напряженными. Хотя придворные проявляли к законной королеве внешние знаки внимания, ни для кого не было секретом, что король избегает ее присутствия. У Анны Болейн появились собственные апартаменты во дворце.
Однажды утром, едва встав с постели, мы увидели, что королевский двор готов к отъезду – но не в Виндзор, как мы предполагали, а в Вудсток. Мы, как обычно, начали собираться, но тут нам передали, что король не желает, чтобы королева со своей свитой ехала вместе с ним, – нам было приказано направиться в Виндзор.
Это был удар. Графиня никогда еще так не переживала с тех пор, как умоляла Реджинальда уехать из страны.
– Ума не приложу, – говорила она, – как это понимать. Но не сомневаюсь – ничего хорошего.
В Виндзоре мы пробыли три недели, когда гонец от короля передал королеве, чтобы она немедленно отправлялась в замок Моор в Хартфордшире, а я – в Ричмонд: король едет в Виндзор на охоту, и к его приезду мы должны покинуть его резиденцию.
– Нет, – рыдала я, прижавшись к матери, – я не переживу разлуки!
– Возможно, это ненадолго, – утешала меня графиня.
Но в глубине души никто из нас не сомневался, что король решил окончательно разлучить нас с матерью.
Понятны были и мотивы такого решения. Когда люди видели королеву со мной, они радостно приветствовали нас. Но стоило где-нибудь появиться Анне, тут же раздавались оскорбительные выкрики: «Полюбовница!», «Пучеглазая шлюха».
Это вызывало бешеный гнев короля, который его возлюбленная, должно быть, еще и подогревала.
Короче, они сочли, что будет гораздо лучше, если нас с матерью народ больше не увидит вместе. Власть короля была неограниченна, и если бы мы отдавали себе в этом отчет, то восприняли бы его решение спокойнее, как печальную неизбежность.
– Я не расстанусь с тобой! Давай убежим и спрячемся где-нибудь, – умоляла я мать.
– Дитя мое, – тихо ответила она, – будем молиться, чтобы поскорей снова быть вместе.
– Разве мы мало молились? Ничего не помогает!
– Доченька, сколько бы мы ни молились, этого все равно мало. Помни, что я всегда с тобой, даже когда мы далеко друг от друга. Смиримся с нашей тяжкой долей. Долго так не может продолжаться. Молись усердно, и, может быть, скоро мы снова будем вместе.
Голос ее был твердым, но лицо – такое печальное, что сердце мое разрывалось на части.
Меня буквально трясло от гнева и обиды – не столько на отца, сколько на эту пучеглазую шлюху, из-за которой на нас свалилось столько бед.
На прощание мама нежно обняла графиню.
– Берегите мою дочь, – грустно сказала она.
– Ваше Величество, – ответила леди Солсбери, – во мне… вы можете быть уверены.
– Знаю, мой друг. Только это и утешает меня.
Мне невыносима была мысль о Ричмонде. Хотя раньше я так любила его – все эти непохожие друг на друга домики, разбросанные по берегам реки, с торчащими, словно копья, трубами; восьмиугольные башни замка, увенчанные маленькими башенками, которые видны были издалека… Но сейчас Ричмонд казался мне тюрьмой.