Герцог и вообще-то не отличался большим умом, а в данном случае и вовсе поступил опрометчиво. Всегда, при каждом удобном случае, он старался подчеркнуть, что в его жилах течет кровь английских королей. Но будь он чуточку поумней, то сообразил бы, что у Тюдоров подобное чванство может вызвать только неприязнь. Умный человек никогда не позволил бы себе устроить более пышный прием, чем те, что бывают у короля. Наслаждаясь угощением и зрелищами, державный гость не мог при этом не подумать: что-то он о себе чересчур возомнил. Уж не хочет ли показать, что у него больше прав на трон, чем у меня?!
А все дело в том, что Тюдоры не так уж бесспорно, как им хотелось думать, владели короной. Ее силой отнял у Ричарда III мой дед – Генрих VII, одержав над ним победу в битве при Босуорт Филде в 1485 году. С тех пор в Англии стала править династия Тюдоров, но кое-кто, в их числе и герцог Букингемский, и по сей день подвергал сомнению законность их пребывания на троне. Повзрослев, я не раз замечала, как подозрительно щурились глаза моего отца, когда он смотрел на тех, кто, по его мнению, недостаточно уважал Тюдоров. Но это было значительно позже, а в те годы отец был еще терпим к своим потенциальным противникам. Он очень стремился к тому, чтобы подданные любили его, и дорожил их мнением. Это потом он стал деспотом, требуя одного – беспрекословного подчинения своей воле, а в годы моего детства Генрих VIII был самым популярным из всех английских монархов. Народ любил его за добродушный нрав и широкий характер, который, правда, уже начинал незаметно меняться. Семейный разлад ускорил эту метаморфозу: из бонвивана отец превращался в мизантропа, становился желчным и раздражительным. А наряду с этим менялось и его отношение к подданным.
Герцог Букингемский был связан династическими узами со многими самыми знатными и влиятельными персонами. Его жена происходила из знаменитого на севере Англии семейства Перси, все мужчины которого носили титул лорда. Его единственный сын был женат на дочери графини Солсбери, – вот, собственно, почему моя крестная так волновалась. Три дочери графа удачно вышли замуж – первая в семью Норфолков, вторая – за графа Уэстморленда, третья – за лорда Эбергавенни.
Королю был известен сочиненный кем-то стишок: «Не сидел бы Бук у трона, взял бы да надел корону». Воображаю, как отцу «нравились» подобные шуточки. Они навевали грустные мысли – ведь у его отца, Генриха VII, корону оспаривали Перкин Уорбек и Лэмберт Симнел, не говоря уж о менее значительных претендентах. Вот почему Тюдору, сидящему на троне, стоило всегда быть начеку.
Чванливый и недалекий Букингем терпеть не мог кардинала Уолси, ближайшего друга короля. Еще бы – какому-то сыну мясника, святоше без роду, без племени, Его Величество доверял больше, чем самому знатному вельможе в королевстве!
Здравый смысл должен был подсказать герцогу, что не стоит пренебрегать кардиналом, тем более, что Уолси считался умнейшим человеком, а у Букингема, несмотря на его королевскую кровь, положение было довольно шатким.
Король, возможно, давно вынашивал план, как избавиться от высокомерного герцога, который не просто раздражал его, но и мог быть опасен.
Помог, как это часто бывает, случай.
В соответствии с дворцовым этикетом, самый знатный из придворных обычно держал таз с водой, в котором король умывал руки. Это была обязанность Букингема. Вот и на этот раз герцог держал таз, а король совершал свой утренний туалет, о чем-то беседуя с Уолси. Кардинал, после того как король закончил умывание, решил тоже сполоснуть руки. И тут герцог наклонил таз, и вода пролилась на ноги Уолси. Букингем просто не мог заставить себя держать таз перед сыном мясника – так называли кардинала недоброжелатели, потому что отец его владел пастбищами в Ипсуиче, где разводил овец и коров.
Король обратил все в шутку, но он ничего не забыл. Не забыл оскорбления и сам Уолси. Герцога следовало проучить! И сделать это было нетрудно, потому что у короля уже закралась мысль о возможной претензии Букингема на трон. Дело оставалось за малым – состряпать обвинение в государственной измене.
Люди, занимающие высокое положение, могут быть уверены только в одном – у них всегда много врагов. Букингем не успел и оглянуться, как оказался в Тауэре.
Его признали виновным в измене на основании показаний свидетелей, которые якобы присутствовали при том, как герцог слушал некую пророчицу, предвещавшую королю скорую смерть. Те же свидетели слышали, как он выражал свое желание сесть на трон и даже намеревался убить короля. Последнее, правда, никто не подтвердил. В результате герцог был обезглавлен на Тауэрском холме и похоронен в монастырской церкви в Остине.
Я видела, как изменилась графиня. Тогда я не знала всего, что знаю сейчас: герцог был мужем ее дочери. Графиня отлично понимала, что обвинение в измене было всего лишь предлогом, чтобы избавиться от того, кто находится слишком близко к трону. У нее не было иллюзий насчет того, что герцог, из-за своего глупого чванства, сам вырыл себе могилу, но… смерть его наводила на размышления. Сама она была к трону еще ближе: ее отец был родным братом Эдуарда IV, а мой отец – его внуком по материнской линии. Так что король и графиня были близкими родственниками.
Помню очередной приезд матери в Диттон. Мне было уже шесть лет, и после рождения Фитцроя и казни герцога Букингемского я начинала кое-что понимать. Жизнь уже не казалась столь безоблачной, как прежде.
Мать, как всегда, сначала побеседовала с графиней. Она была оживленная и веселая – такой я ее давно не видела.
– Вашему Величеству, вероятно, хотелось бы поговорить с принцессой наедине? – спросила графиня и, получив утвердительный ответ, быстро удалилась.
Когда мы остались одни, мама притянула меня к себе и крепко обняла.
– Дитя мое, – воскликнула она, – скоро ты будешь помолвлена!
Я смотрела на нее, ничего не понимая, – ведь у меня уже есть жених, и через десять лет я поеду к нему во Францию!