– И вам, наверное, было очень грустно покидать ее…
– Ах, дитя мое, невозможно передать, как грустно и… страшно. Мне исполнилось шестнадцать лет, и нужно было морем плыть в Англию, чтобы стать женой твоего дяди Артура. Бедный Артур! Он умер вскоре после нашей свадьбы.
– И вы вышли замуж за моего отца…
– Да, но не сразу, – она закрыла глаза, как будто эти воспоминания причиняли боль.
– Значит, у вас было два мужа, миледи?
– Артур не был мне мужем. Он был еще совсем мальчик, но церемония бракосочетания состоялась, а потом… потом он все время болел, он был тяжко болен.
– Вы любили его?
Она не знала, что ответить. И, помолчав, сказала:
– Он был добрый, хороший мальчик, но очень больной… Он был совсем не похож на твоего отца, как будто они вовсе не братья. Нас отправили в Ладлоу, потому что как принц Уэльский он должен был иметь свой собственный двор. Мы прожили там несколько месяцев, и он умер. Бедный Артур, какая у него грустная была жизнь… А потом твой отец стал принцем Уэльским и королем, хотя собирался посвятить себя церковному служению.
– Трудно себе представить отца кем-нибудь еще. Он – настоящий король. А уж духовным отцом – просто невозможно.
Она кивнула.
– Да, он – прирожденный король. Но хватит о прошлом, а то мне становится грустно. У нас такой чудесный повод для радости! Ты будешь счастлива, дочь моя. Мы должны подготовить тебя ко взрослой жизни. Я так рада, что доктор Линэйкр с нами. Он был воспитателем принца Артура, и я его высоко ценю.
Мне очень нравился доктор Линэйкр. Этот глубокий старик был не только врачом, но и разносторонним ученым. Он написал много книг, из которых несколько – по грамматике. Одну – специально для принца Артура, другую – для меня. И как же не похож на него оказался Иоганнес Людовикус Вивас, которого моя мать выписала из Испании специально для занятий со мной! С приездом этого человека жизнь моя изменилась. Я впервые столкнулась с настоящим фанатиком – из тех, кому доставляет удовольствие мучить и себя, и других. Бледный, худой, он считал, что жизнь дана нам не для наслаждения, а для страданий, которые являются величайшим благом. И чем тернистей наш земной путь, проповедовал он, тем большая слава ожидает нас на небесах. Он был полной противоположностью моему отцу, который всегда старался задобрить Всевышнего, но не избегал наслаждений в земной жизни, считая, что сам Бог наделил его способностью ценить радости земные. Но, как ни различны были мой отец и Вивас, оба они были тиранами. Как ясно видишь многие вещи, когда смотришь на все с высоты прожитых лет. Так, сейчас я понимаю, что уже в раннем детстве во мне укоренилась твердая католическая вера и нетерпимость к отступникам – еретикам, которые заслуживали только одного – смерти. И с годами эти убеждения не изменились. А мое слабое здоровье – результат долгих часов, проведенных за чтением книг, дабы не навлечь на себя гнев сурового наставника.
Моя сводная сестра Елизавета, – тогда еще ее не было на свете, – получила примерно такое же воспитание. Но у нас с ней не было ничего общего. Она сыграла далеко не последнюю роль в моей жизни… Так вот, Елизавета совсем не была религиозна, а всю жизнь стремилась только к одному – править страной, и всегда делала только то, что отвечало ее личным интересам. Я вспомнила о ней, потому что у меня уже вошло в привычку во всех случаях жизни сравнивать нас.
Вивас сразу заявил, что, коль скоро ему поручено заниматься моим образованием, никто не должен в это вмешиваться. Моя мать находилась полностью под его влиянием. Он был испанцем, и мне предстояло стать испанкой. Мой брак вознаградит ее за все страдания в Англии – так думала моя мать. Отец же был занят своими делами, и ему пока было не до меня.
– Пусть император обыщет весь христианский мир в поисках наставницы для принцессы, – сказал отец, – но ему все равно не найти никого, кто воспитал бы ее лучше, чем родная мать, испанская принцесса, которая сделает это из любви к нему.
По своей наивности я видела в этих словах проявление отцовских чувств, и потому, когда узнала правду, была сражена горем и обидой. Он уже тогда далеко не был уверен, что этот брак состоится, и подумывал, не бросить ли свою дочь в жертву иным интересам, а потому и не отпустил, оставив при себе.
Я же витала в облаках, мечтая о будущем. Жизнь моя подчинялась строгим правилам, составленным Вивасом. В пример он ставил мою мать, ее мудрость и добродетель, говоря, что даже если ни одно из моих желаний не исполнится, все равно наш долг – сохранять добродетель и святость в жизни.
Я понимала, что мать воспитывалась в строгости, но у нее хотя бы были братья и сестры, а мне и поиграть было не с кем.
Я обожала рыцарские романы, которые мы читали с графиней и леди Брайан. Но Вивас, узнав об этом, пришел в неистовство.
– Немедленно положить конец этому бесполезному чтению! – вопил он. – Для отдыха следует читать Библию или, на худой конец, исторические сочинения.
Все, чем бы я ни занималась, должно было быть направлено на усовершенствование моей натуры. А потому – никакой романтической чепухи!
Игра в карты категорически запрещалась. Красивые вещи расслабляли характер, а потому мне надлежало не любоваться шелками, а зубрить отрывки из греческих и латинских авторов. Только выучив наизусть заданный текст, я могла лечь спать с сознанием, что заслужила отдых.
Я любила учиться, была прилежна, но мне хотелось и поиграть, погулять на воздухе, побегать за своим ручным ястребом. На это времени не оставалось, и я стала бледной, худой и анемичной.
Графиня забеспокоилась. Она долго говорила с моей матерью, убеждая ее, что ребенку необходимо отдыхать.
– Ей предназначена великая роль в жизни, – отвечала мать, – и к ней следует хорошо подготовиться. Иоганнес Людовикус Вивас – один из величайших умов современности. Если мы не будем придерживаться его правил, он уедет в Испанию.