Наиме подписала письмо именем и титулом своего отца, почерком отца, чему она научилась в раннем возрасте. На этот раз она, когда она дула на чернила, она уставилась на почерк, сильно скучая по его владельцу. Ему больше нельзя было доверять, и каждый раз, когда она принимала решение без него, ещё одна тонкая трещина раскалывала её сердце.
— Я беспокоюсь, что это ставит тебя в слишком невыгодное положение, — сказала Самира.
— Разве во время боя на мечах не наступает момент, когда нужно нанести удар, чтобы добиться победы? Я буду думать об этом именно так, — Наиме выбрала палочку сургуча.
— Человек делает такое только тогда, когда он готов пожертвовать собой ради этой победы.
Самира прикоснулась пальцем к воску, и он растаял. Наиме прижала его к бумаге.
— В конце концов, ты знаешь, что меня больше всего волнует защита нас от Республики.
Наиме взяла отцовскую печать и прижала её к воску. Когда она убрала её, на конверте остался отпечаток тугры её отца, печати, созданной для него придворным каллиграфом. Она свернула пергамент и запечатала его большим количеством воска и печатью с фамильным гербом Сабри, воздушным символом, пронзенным ятаганом и увенчанным сияющей сферой.
— Ты имеешь в виду стать Королевой-султан, а затем защитить нас от Республики, — сказала Самира, её дразнящая улыбка скрылась за строгим взглядом.
— Я хочу этого только потому, что, как и ты, знаю, что Совет не предложит в качестве потенциального мужа никого, кто позаботится о Тхамаре так, как я. Они не видят того, что вижу я, — она протянула письмо Самире. — Нам нужен Саркум. Нам нужно сбалансированное и мощное Колесо, и полный оборот Чара. Кроме того, что бы я делала, если бы не правила? Я никогда не смогла бы проводить свои дни, сидя в созерцании, — она прикоснулась пальцем к письму. — Отправь это сейчас. Не используй дворцового посыльного или лошадь. Я не хочу, чтобы уважаемый Великий Визирь знал, что я сделала, — Наиме подняла бровь, и Самира ответила заговорщической улыбкой. — Пока не будет слишком поздно для его контратаки.
ГЛАВА 3
День был холодным, а солнечный свет тусклым, как бывает, когда конец осени встречается с началом зимы. Это был сезон Макрама, время, когда его сила становится могущественнее. И всё же он чувствовал себя подавленным и стеснённым, наблюдая, как его брат снова просматривает письмо от Султана Тхамара.
Кинус сидел на расшитом золотом коричневом диване, который служил ему троном в этой части дворца, склонившись над письмом. Он держал его в одной руке, а другую руку положил на колено, нахмурив брови. Макрам то и дело поглядывал на него, и с каждой минутой это зрелище становилось всё более утомительным. Свет, проникавший сквозь окна в западной стене, сменился с бледного утреннего на неестественный полуденный, и скоро он потускнеет до серебристого. Кинус не пошевелился и не издал ни звука более понятного, чем ворчание, с тех пор как прочитал письмо. Макрам отпустил секретаря и надеялся, что тот, по крайней мере, занимался чем-то более продуктивным, чем просто стоял в раздражающем молчании.
— Очевидно, — Кинус опустил письмо, и бумага зашуршала, когда он пошевелился, выпрямляя спину, — они отчаянно в чём-то нуждаются.
Он поднял руку, лежавшую на колене, и провёл пальцами по своим чёрным густым усам, при этом нахмурившись.
— Интересное наблюдение, — сказал Макрам, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. — Это не тот тон, который я усмотрел.
Поскольку его брат большую часть дня был погружен в свои мысли, Макрам не мог с уверенностью прочитать его настроение и поэтому не решался высказать своё мнение, чтобы полностью не отвратить Кинуса от своей точки зрения. У него было достаточно времени, чтобы прочитать и перечитать письмо с тех пор, как оно пришло, поскольку Кинус отказывался даже смотреть на него вплоть до сегодняшнего дня.
Письмо было написано кем-то, кто считал, что полностью контролирует ситуацию. Всё, начиная от размеренного почерка до лаконичной, консервативной формулировки, сказало Макраму то, что ему нужно было знать несмотря на то, что он никогда не встречался с Султаном Тхамара.
Кинус посмотрел на него из-под опущенных бровей, в его глазах читался приказ к молчанию. Макрам подавил остальную часть своей оценки за сжатыми челюстями и небрежным наклоном головы.