Казалось бы, вовлеченность с рождения в среду культурных людей, понимающих силу устного и печатного слова и меру ответственности за свои слова, не могли не наложить отпечатка на отношение к собственным поступкам, а жизнь и работа на Западе, особенно в среде аккуратистов-педантов в Германии не могли не приучить к строжайшему самоконтролю. Покорная позиция покровителя "выходцев из народа" и тем более покрывателя нездорового фанфаронства и хлестаковщины не могла быть имманентно присуща серьезному ученому Максимову.
Однако не все самоочевидно в таком объяснении. Ю. С. Павлухин рассказывает в сборнике "Соратники Н. И. Вавилова" (101), что еще студентом Максимов был вовлечен делами, а не на словах в активность тех, кто готов был отдать жизнь за идею раскрепощения простого народа. Маленькая деталь, приведенная в этом замечательном очерке ясно об этом говорит. Студент Максимов оказался в Лейпциге совсем не случайно: его дважды исключали из Петербургского университета за участие, как писал сам Максимов в советское время в автобиографии, "в студенческом движении", и ему пришлось уехать в Германию, оказавшись выдворенным из стен Alma Mater. Уезжал он за границу, чтобы скрыться подальше от глаз царских жандармов.
Этот эпизод указывает, что Максимов мог симпатизировать выходцам из народа, и снисходительно относиться к недоработкам таких людей, в надежде на мощное раскрытие их природных талантов в будущем. Максимов и в последующей жизни открыто проявлял свой демократизм, уважение к людям из прежде угнетаемых слоев. Отнюдь не случайно студенты Закавказского университета, в создании которого на базе Тифлисских Высших Женских Курсов Максимов принимал активное участие, избрали именно его в 1918 году деканом естественного факультета. В 1919 году из Тифлиса он перебрался в Россию, в Екатеринодар (позже Краснодар) в Кубанский Политехнический Институт, и там снова строил свое поведение так, что вызывал симпатии выходцев из "народа", вытеснивших из студенческих аудиторий по решению Советского Правительства детей представителей бывших "имущих классов" (см. об этом во введении к книге). В Екатеринодаре, также как и в Тифлисе, студенты-политехники избрали его проректором. Тогда таким избранным проректорам и ректорам присваивали характерную добавку к титулу — Красный Проректор. Позже он стал (и снова выбранным студентами! такими были порядки в советских вузах) профессором и Красным проректором Кубанского Государственного Университета (об одном из таких людей, Красном ректоре Тимирязевки, В. Р. Вильямсе, пытавшемся политиканством истребить своего научного антипода, Д. Н. Прянишникова, написал книгу О. Н. Писаржевский /102/). Не означают ли эти факты, что профессор Максимов всегда симпатизировал выходцам из низов (или пасовал перед ними)?
Может быть и более простое объяснение, а именно, увидев, какие симпатии с первой минуты стали выявлять в отношении Лысенко максимовские коллеги и начальники, почувствовав, как возбудились представители властей от простецкой и тем-то и привлекательной идеи Лысенко, он решил, что на рожон лезть не стоит и нужно словесно поддакнуть "новатору", а там жизнь сама покажет, что чего стоит?! Из истории всех времен и народов такое поведение хорошо известно, и то, что именно в таком конформистском духе вели себя многие в годины перепутья, тоже известно.
Правда, для понимания этих вопросов есть еще одна возможность, которую нельзя отбрасывать. Вероятно, Лысенко, не осознавая этого, затронул тему, которая не была чужда Максимову-исследователю. В течение нескольких лет до Лысенко Максимов разрабатывал проблему действия низких температур на растения. Еще в 1923 году, будучи приглашен Вавиловым перейти к нему на работу, Максимов выступил 8 ноября на заседании Совета Отдела Прикладной Ботаники Государственного Института Опытной Агрономии (ГИОА) с докладом о плане работ будущего отделения физиологии и экологии, которым Вавилов предложил ему руководить. В числе различных тем будущий руководитель остановился на проблеме изучения морозостойкости яровых и озимых пшениц, закаливания их холодовой предобработкой, укрепления устойчивости к низким температурам и связанной с этим урожайности (103). В докладе он произнес фразы, ясно говорящие о том, что вектор его размышлений простирался в том же направлении, что и у Лысенко, конечный итог научных разработок представал перед Максимовым в тех же терминах, что и в заявлениях Лысенко: