"Так как выведение вышеозначенных сортов (1163, 1160 и 1055) имело основной целью практически проверить правильность теории стадийного развития как основы селекционной работы, то факт выведения на этой основе сортов яровой пшеницы для Одесской области говорит, что взятое на себя обязательство институтом выполнено" (35).
Вместо ответа по ранее взятым обязательствам, он теперь давал более залихватские обещания:
"Мы с июля 1935 г. ведем опыты по созданию путем скрещивания нового сорта пшеницы в ОДИН год. Результаты будут известны летом 1936 года" (/36/, выделено мной -- В.С.).
Позже о сортах, выведенных за год, он не вспоминал, но нельзя не признать, что тактический выигрыш от горячечных заявлений был несомненен. Молчала о провале и "Правда" -- гарант и арбитр соцсоревнования. Главная задача -- вдалбливание в умы обывателей, что настоящие ученые ночей не спят, всё о благе народном пекутся, была выполнена, остальное же -- суета сует.
Провалилась и надежда на быстрое сортоиспытание этих "сортов". Выступая перед Сталиным в конце 1935 года, Лысенко выразился так, что его можно было понять однозначно: дескать, сортоиспытание -- этап пройденный: "...мы пропустили этот сорт через полевое машинное сортоиспытание" (37). Повторял он аналогичные заявления много раз (см., например, /38/), в том числе и на протяжении 1935 года. Однако позже, 29 августа 1936 года, выступая на выездной сессии зерновой секции ВАСХНИЛ в Омске (39), и видимо нечаянно, он проговорился, что "сорт" или "сорта" никакого -- ни производственного, ни государственного -- испытания не прошли:
"В настоящее время три новых сорта [почему-то не четыре, а лишь три -- В.С.] мы считаем уже готовыми; в известной мере они уже и размножены... Они прошли двухлетнее полевое сортоиспытание. В 1935 г.... на небольших делянках, а в 1936 г. на нормальных по площади делянках в полевом сортоиспытании" (40).
(Отметим, что и здесь Лысенко старается завуалировать истинное положение вещей: то, что он называл "полевым сортоиспытанием", на самом деле было обычным размножением, предшествующим начальным этапам конкурсного испытания, а сортоиспытание на делянках -- вообще нонсенс).
С другой стороны, как ни превозносил он отменные свойства выведенных им "сортов", иногда и он нечаянно ронял слова об обуревавших его страхах, как это случилось во время встречи в Омске, когда он сказал:
"Лично меня, как одного из главных авторов данной работы, волновал вопрос -- останутся ли эти сорта, не ухудшатся ли они по сравнению с тем, что я наблюдал на делянках сортоиспытания в 1935 г.... Все время меня мучила мысль -- не случится ли это с нашими новыми сортами яровой пшеницы? Каждому ведь известны случаи, что многие сорта на делянках ведут себя прекрасно, но потом, при внедрении в производство, по каким-то неизвестным причинам оказываются негодными" (41).
Положим, такие казусы у настоящих селекционеров не могли случиться: для того и существовало многоступенчатое сортоиспытание на всё возрастающих площадях, чтобы исключить возможность выпуска на поля недоработанного материала. Поэтому, подводя базу под видимый ему провал своих "сортов", Лысенко, как говорится, "наводил тень на плетень". Наверно, потому и не спешил он передавать их в производство, зная им истинную цену, а всё время напирал на то, что они "ускоренно размножаются".
Из всех этих недоговорок и непроверенных обещаний вытекало, что в речи в Кремле Лысенко попросту обманул Сталина, когда расхвастался о своих успехах в селекции. Сталин, конечно, был рад узнать, что в его стране выведен выдающийся сорт, но те, кому доводилось присутствовать не на одном, а на многих выступлениях Лысенко, не могли не обратить внимания на то, как часто он противоречил сам себе. То говорил об одном, то о трех, то о четырех сортах и т. п., и против его воли, слушателям становилось ясно, что сорта эти существуют только в его воображении.
Примеры несогласованности в цифрах, которые я находил, знакомясь с печатными материалами, выходившими под фамилией Лысенко (42), поражали меня еще по одной причине: в 50-е годы во время встреч с ним я не раз удивлялся блестящей памяти Трофима Денисовича, умению вспоминать дословно протяженные куски текста из любых его работ. Этим он потрясал меня в продолжение нескольких наших с ним многочасовых бесед. А ведь, наверняка, двадцатью годами раньше его память хуже не была. Можно дать только одно объяснение этим "оговоркам". Лысенко проникся психологией руководителей нового общества и утвердился в мысли, что выпуск в обращение фальшивых векселей ненаказуем, а, напротив, приветствуется. Поэтому он использовал любые способы привлечь внимание к своему безостановочному "подвигу", жаждал зажечь воображение верхов тем, что рождает новые приемы, выводит новые сорта, что сорта его прекрасны. На запоминающих все несовпадения коллег он не обращал внимания, так как убедился, что никакого реального вреда они ему принести уже не могут.