Владимир Павлович Эфроимсон после окончания Московского университета быстро приобрел известность в генетических кругах своими работами, особенно по генетике человека (в 1978 году в журнале "Генетика" было сказано:
"В 1932 году он впервые в мире сформулировал применительно к человеку исключи-тельно важный принцип равновесия между мутационным процессом и отбором как основу для расчета частоты мутирования" /136/),
но в конце 1932 года за смелое заявление по поводу осуществленных в том году арестов интеллигентов его также арестовали и осудили. Освобожден он был в 1935 году. В 1947 году Эфроимсон завершил работу над докторской диссертацией и защитил ее. Высшая Аттестационная Комиссия (ВАК) присудила ему степень доктора биологических наук, но после таких заявлений Кафтанова уже в декабре 1948 года в журнале "Вестник высшей школы" было напечатано следующее:
"В.П.Эфроимсон известен как ярый противник передовой мичуринской биологической науки; его диссертация, построенная на позициях вейсманизма, антинаучна и бесполезна... Экспертная комиссия ВАК оценила работу В.П.Эфроимсона как выдающийся научный труд и рекомендовала автора к утверждению в ученой степени доктора биологических наук" (137).
ВАК отменила свое же решение о присуждении ему степени доктора наук. 11 мая 1949 года он был вторично арестован (приговор гласил, что его осудили по статье 35 -- "социально опасный элемент")15 и отправлен в лагерь под Джезказган. (В декабре 2000 года сын Лысенко Олег, выступая по российскому телевидению в программе "Большие родители", не нашел ничего лучшего, как обвинить Эфроимсона в том, что тот нечестно выступал против его отца и распространял о нем якобы неправду, однако почему-то Олег Трофимович не сказал, что за эти "выступления" и за несогласия с взглядами его отца выдающемуся советскому генетику Эфроимсону пришлось отсидеть еще один срок в лагере строгого режима /138/).
Как уже было сказано, сам министр высшего образования Кафтанов в это время находился в отпуске, поэтому поспеть за решениями Политбюро ЦК он не мог. Но, вернувшись в Москву, надо было проявлять себя хоть задним числом, и он стал ревностно это делать, начал строчить одно за другим длинные послания Маленкову с осуждениями в адрес каждого упомянутого в постановлениях Политбюро ученого. Всех их по приказу Политбюро уволили, трудовые книжки им уже в отделах кадров вручили, но Кафтанов теперь, будто не зная этого, предлагал отстранить уволенных от преподавания, заведования кафедрами, лабораториями и научными станциями. То, что он посылал свои письма вдогонку за совершившимися актами партийного начальства, видимо, никого не коробило. Все письма оказались в надлежащем порядке подколоты к уже состоявшимся решениям, как будто и впрямь партийные начальники обосновывали свои решения на основании этого предложения.
11 августа на заседании Секретариата ЦК партии был пересмотрен состав Комитета по присуждению Сталинских премий. Все биологи, в чем-либо заподозренные, были из него выведены, а на их место ввели лысенковцев. На этом же заседании Сельхозгизу было предложено в трехдневный срок издать отдельной брошюрой доклад Лысенко на сессии ВАСХНИЛ тиражом 300 тысяч экземпляров и толстенную книгу так называемого стенографического отчета сессии тиражом 200 тысяч экземпляров. Становилось всё очевиднее, что вопрос о судьбе лысенкоистов стал для партийного руководства страны центральным и затмил все остальные проблемы страны.
В эти дни особенно старательно работал руководитель Агитпропа ЦК Шепилов. 10 августа он передал Маленкову огромный документ, в котором информировал о якобы имеющихся серьезных недостатках в работе биологических учреждений Академии наук СССР (140). Критике были подвергнуты работы Дубинина, Рапопорта, Астаурова, Жебрака, Орбели, директора Ботанического института Шишкина, и были предложены организационные изменения в руководстве академией, закрытие ряда лабораторий и увольнение научных сотрудников (141). Затем вместе со своим заместителем Л.Ильичевым 14 августа Шепилов подготовил Маленкову длинное послание о состоянии дел с изданием биологической литературы (142). Особенный гнев партийцев был обращен на работу Издательства Иностранной Литературы, созданного и курировавшегося А.А.Ждановым. "Совершенно нетерпимая обстановка сложилась в биологической редакции" этого издательства, докладывали Шепилов и Ильичев (143), перечисляя "пять книг по вопросам генетики", принадлежащих китам биологии на Западе и изданных в переводе на русский язык за последних полтора года (Шредингера, Уоддингтона, Майра (названного Майером), Симпсона и Флоркена). Беспредельное возмущение вызвало у них желание этой редакции издать на русском языке ставшую классической книгу Ф.Г.Добржанского "Генетика и происхождение видов". Шепилов и Ильичев предлагали Маленкову уволить из этого издательства редактора В.В.Алпатова и его заместителя В.Ф.Мирека, заместив их "последовательным мичуринцем Глущенко", убрать из "научно-редакционного совета Госиноиздата профессоров Н.П.Дубинина и П.М.Жуковского" (144), предлагали освободить о Перечисленные здесь увольнения и замещения были только началом тотальной кампании по устранению инакомыслящих. Решение ЦК партии о допустимости отныне только одного направления в биологии развязало руки для расправы со всеми учеными, на любых уровнях. Все, кто раньше был отмечен лысенковцами как явные или потенциальные их противники, получали кличку "вейсманисты-менделисты-морганисты". Наиболее грамотных и творческих специалистов начали вызывать по всей стране в партийные бюро и комитеты, где от них требовали покаяться в ошибках и отказаться от прежних взглядов. Тех, кто соглашался на эти требования, выставляли на прошедших повсюду собраниях на общее обозрение, их называли врагами науки и под улюлюкание лысенковской толпы и примкнувших к ним повсюду самых ничтожных, но и самых горластых "середнячков в науке" заставляли каяться публично и самобичеваться. Тех, кто этого не делал, гнали из научных учреждений. (Впрочем, самых заметных специалистов часто изгоняли и после публичной экзекуции; счеты сводили, что называется, по-черному).