- Лысенко?. . . . . . . . Гений!
И только когда я стал смотреть на этих людей не как на более или менее симпатичных или отталкивающих персон -- то говорящих на чистом литературном русском языке, то на диалекте с исковерканными словами и выражениями, что было чаще, а как на УЧЕНЫХ, то есть специалистов своего дела, я понял, в чем тут загвоздка. Все эти люди, вся "школа Лысенко" несла на себе непременную печать научного убожества, все они были учеными не второго и даже не третьего сорта, а хуже. Каждый из них знал лишь какое-то ремесло, свою узенькую темку, никогда не следил за научными аргументами своих оппонентов. Как закономерный результат такого отбора сотрудников само собой получалось, что все идеи Лысенко воспринимались ими единственно: НЕКРИТИЧЕСКИ. А посему то, что покоробило бы любого образованного биолога, лысенкоистами акцептировалось восторженно. В каждой идее Лысенко яркой стороной выступала демагогическая, бесшабашная ненаучность, сдобренная фальшивой "заботой об урожае". Эрзац бил в глаза неспециалистам повышенной тягой к утилитарности и внешней революционностью. Авторитеты запросто сбрасывались с пьедестала, их заумные, на взгляд середняков, идеи и законы отвергались бездоказательно, но шумно. А от зажигательной революционности, от причастности к "великому труду очищения науки от реакционного буржуазного хлама, оставшегося нам в наследство от старого мира" (Ленин), самомнение этих людей росло. Участие в "величественной деятельности" приятно щекотало нервы, прибавляло веса в собственных глазах. Именно в этой приземленности, излишней и покоившейся на пустом месте самоуверенности и зарождалось чувство преклонения лысенкоистов перед Лы Стоит ли говорить, что эти люди с порога отвергали малейшее подозрение в преступности поступков и самого Лысенко и его ближайших сторонников в еще одной области -- репрессалиях. Аресты и гибель научных противников списывались на счет Сталина. Иногда вскользь говорилось о том, что не может быть развития науки без драмы идей, хотя кому не ясно, что развитие науки должно сопровождаться драмами, но не драмами человеческого бытия.
Один из самых близких к нему людей как-то вечером рассказывал, как Лысенко спасал невинно арестованных людей, как возмутился, узнав, что его первые в жизни аспиранты написали в газету "Социалистическое земледелие" статейку о непозволительном на их взгляд факте разгильдяйства двух сотрудников одесского института -- Куксенко и Гаркавого, разгильдяйстве, якобы граничащем с вредительством. После публикации в газете письма аспирантов обоих обвиненных тут же арестовали, но Лысенко, узнав о самоуправстве аспирантов, не убоялся написать реляцию в НКВД, и через какое-то время обоих освободили, а Гаркавый позже даже дружил с теми, кто на него "пожаловался в газету". Рассказывал этот сотрудник Лысенко и о замечательном, по его словам, человеке и прекрасном редакторе первых выпусков журнала "Яровизация" Ф.И.Филатове, арестованном только за то, что над его столом висел портрет Есенина. И за него вступился Лысенко, добился освобождения Филатова, тот уехал потом в Саратов, был верным лысенковцем и, спустя годы, защитил докторскую диссертацию.
Но известна мне была и другая история. После ареста А.К.Запорожца -- агрохимика и директора института, созданного Прянишниковым, его жена, скульптор, Ольга Владимировна Квинихидзе-Запорожец, смогла попасть на прием к Лысенко, завела с ним речь о муже, моля о помощи. Лысенко куда-то спешил, разговор продолжался по дороге, потом Трофим сел в машину. Квинихидзе набралась смелости и тоже села на заднее сидение. Пока машина ехала, она продолжала упрашивать Президента ВАСХНИЛ и депутата Верховного Совета СССР. Лысенко молчал, словно воды в рот набрав, так и не заметил много раз протягиваемого ему прошения, и вышел из машины, зло хлопнув дверцей.