Когда же фашизм, вопреки этому легковесному прогнозу, за последующий год вырос в ещё более грозную силу, Коминтерн и германский ЦК ударились в противоположную крайность. В речах и статьях их руководителей стала всё чаще звучать мысль о том, что фашизм неудержимо растёт и его победа неизбежна. Поэтому коммунисты должны не «слепо» бросаться в борьбу с фашизмом, а позволить ему овладеть властью, чтобы он «скомпрометировал» себя. Только после этого пробьет час «наступления» коммунистов.
Откликаясь на эти идеи, Троцкий писал: «Авантюризм и легкомыслие, по законам политической психологии, сменились прострацией и капитулянтством. Победа фашистов, считавшаяся год тому назад немыслимой, сейчас считается уже обеспеченной… Если б эта теория утвердилась в германской компартии и определила её политический курс в ближайшие месяцы, это означало бы со стороны Коминтерна предательство не меньшего исторического объёма, чем предательство социал-демократии 4 августа 1914 года — при том с ещё более страшными последствиями» [843].
29 ноября 1931 года ЦК германской компартии опубликовал обращение с призывом к «красному единому фронту», разумеется, только «снизу». В этом документе сохранялась прежняя установка на то, что для победы над фашизмом необходимо предварительно победить социал-демократию. «Можно ли надеяться на то, что компартия в ближайшие месяцы опрокинет и социал-демократию и фашизм? — писал по этому поводу Троцкий.— Ни один здравомыслящий человек, умеющий читать и считать, не рискнет на такое утверждение» [844].
Одной из главных причин ошибок германской компартии Троцкий считал насаждение в ней, как и в других партиях Коминтерна, режима беспрекословного и бездумного подчинения любым указаниям своих лидеров, в свою очередь полностью подчиняющихся указке из Москвы. «Эта ужасающая нынешняя „монолитность“, это гибельное единогласие, которое каждый поворот злосчастных вождей превращает в абсолютный закон для гигантской партии» [845],— предупреждал он,— особенно губительны в условиях величайших испытаний, грозящих смести с исторической арены германскую компартию как крупную политическую силу.
Прошедшая в 1932 году серия выборов показала, что соотношение политических сил в Германии весьма неустойчиво и быстро меняется, как это всегда бывает в эпохи бурных политических кризисов. Весной 1932 года на президентских выборах в первом туре Гинденбург получил 18,6 млн голосов, Гитлер — 11,3 млн, Тельман — около 2,5 млн. На выборах в рейхстаг 31 июня 1932 года гитлеровская партия получила 13,7 млн голосов, компартия — 5,3 млн, а социал-демократы — около 8 млн. На новых парламентских выборах в сентябре 1932 года гитлеровцы потеряли 2 млн голосов, а за коммунистов голосовали 6 млн чел. Коммунисты и социал-демократы вместе имели теперь 221 мандат в рейхстаге, а число мандатов гитлеровцев уменьшилось с 230 до 196.
В этих условиях Троцкий доказывал, что ещё остается последний шанс путём общих усилий парламентских фракций рабочих партий преградить путь Гитлеру, что в условиях сохранения парламентской демократии исключён непрерывный рост влияния фашистов, что при отсутствии своей террористической диктатуры они неминуемо исчерпают свой социальный резервуар. «Фашизм включил в свои ряды такие страшные противоречия, что близится момент, когда приток перестанет возмещать отлив. Это может наступить задолго до того, как фашисты соберут вокруг себя больше половины голосов. Останавливаться им нельзя будет, ибо ждать им будет больше нечего. Они вынуждены будут пойти на переворот» [846].
До такого реакционного переворота, который неизбежно уничтожит все другие партии, доказывал Троцкий, фашизм опирался на сравнительно ограниченную социальную базу. «Главной армией фашизма остается всё же мелкая буржуазия и новое среднее сословие: мелкий ремесленный и торговый городской люд, чиновники, служащие, технический персонал, интеллигенция, разоряющиеся крестьяне». Именно эти социальные слои отдают фашистам свои голоса на выборах. Из этих же слоёв фашисты рекрутируют свои боевые кадры, ударные отряды штурмовиков. Основная же часть промышленного пролетариата продолжает идти за двумя рабочими партиями. А «на весах революционной борьбы тысяча рабочих крупного предприятия представляет собою силу в сто раз большую, чем тысяча чиновников, канцеляристов, их жён и тещ» [847].