Во всяком случае, Бухарин создал у Каменева твёрдое впечатление, что в условиях междоусобной борьбы в Политбюро обе противоборствующие силы склонны привлечь на свою сторону только что ошельмованных и капитулировавших лидеров «ленинградской оппозиции». Бухарин прямо утверждал, что «дело в ЦК и партии зашло так далеко, что Вы (также, вероятно, и троцкисты) будете неизбежно в него втянуты и будете играть в его решении важную роль». Он даже вселил в Каменева уверенность, что такое «втягивание» произойдёт в течение ближайших двух месяцев, хотя пока ещё «обе стороны боятся апеллировать к Вам». Окончательно эта уверенность была закреплена словами Бухарина о том, что он знает (или предполагает), что очень скоро Сталин вступит в контакт с опальными лидерами бывшей оппозиции. «Вы, конечно, как политики, будете пользоваться этим положением: набивать себе цену, но я этого не боюсь». Однако тут же Бухарин заявлял, что «было бы ужасно», если Зиновьев и Каменев примкнут к Сталину. «Вы, конечно, сами определите свою линию,— завершал разговор Бухарин,— но я просил бы, чтобы Вы одобрением Сталина не помогали ему душить нас… я хочу, чтобы Вы знали, о чём идёт дело» [100].
Таким образом, цель беседы Бухарин видел в том, чтобы откровенным рассказом о существе тщательно скрываемой от партии борьбы внутри Политбюро предостеречь Каменева и Зиновьева от поддержки Сталина в этой борьбе.
Как бы забыв, каким поношениям он подвергал совсем недавно лидеров «ленинградской оппозиции» и с каким рвением защищал Сталина от их критики, Бухарин заявил Сокольникову, что он «сейчас отдал бы Сталина за Каменева и Зиновьева». Ещё более определённо он высказался перед самим Каменевым: «Разногласия между нами и Сталиным во много раз серьезнее всех бывших у нас разногласий с Вами. Я, Рыков и Томский формулируем положение так: было бы гораздо лучше, если бы имели сейчас вместо Сталина — Зиновьева и Каменева. Об этом я говорил с Рыковым и Томским совершенно откровенно». Всё это дало основание Каменеву расценить этот крутой поворот Бухарина как «заискивание. Другого слова не нахожу: политически, конечно» [101].
Бухарин просил Каменева не ставить никого в известность об их встрече, но одновременно «сказать своим, чтобы не нападали на нас». Он предложил «конспирировать» при дальнейших переговорах и не звонить ему, потому что «мои телефоны подслушивают. За мной ходит ГПУ, и у тебя стоит ГПУ» [102].
Отлично знавшие коварство Сталина и только что пережившие унизительную пользу капитуляций, Каменев и Зиновьев были людьми, от которых было в высшей степени наивно ожидать, что они ввяжутся в опасную борьбу против Сталина в союзе с таким политически смятённым и растерянным человеком, как Бухарин. От беседы с Каменевым Бухарин добился результата, прямо противоположного тому, на который рассчитывал. Искушённый в верхушечных комбинациях, начатых с 1923 года триумвиратом (Зиновьев, Сталин и Каменев), Каменев всерьез поверил в то, что путём таких комбинаций будет решаться и исход нынешней борьбы в Политбюро и что Сталин, подобно Бухарину, предназначает ему и Зиновьеву роль активной силы в этой борьбе. В результате беседы он сделал вывод, что в ближайшее время следует ожидать аналогичного демарша со стороны Сталина и поэтому лучшей тактикой является выжидание. «Все думают — завершал он свой отчёт Зиновьеву,— на днях должны появиться сигналы из другого лагеря… Это будет… Посмотрим, что скажут» [103].
После того, как Каменев убедился, что такого сталинского демарша не произошло, он решил использовать запись беседы с Бухариным в целях восстановления контакта с троцкистами. Переданная последним копия «Записи» осенью 1928 года попала к Троцкому.
Содержание записи Троцкий и его единомышленники расценили как свидетельство политического разложения обеих групп в Политбюро, недооценив, однако (не в первый и не в последний раз), коварства и политической ловкости Сталина.
В своих воспоминаниях А. М. Ларина уделяет много внимания роковому эпизоду 1928 года. Оценивая содержание «Записи», она пишет, что «обнаружила в ней всё то, что мне рассказывал (о встрече с Каменевым.— В. Р.) Н. И., и ещё множество мелочей, подробностей, в которые я не была посвящена. Я не считаю себя достаточно компетентной, чтобы судить обо всём. Но несомненно, что „Запись“ правильно отражает и политические взгляды Бухарина, и его отношение к Сталину в то время, и тогдашнюю атмосферу в Политбюро» [104].